Гордая птичка Воробышек

   (Бродяга берет из рук трактирщика вино и долго с жадностью пьет. Отирает губы рукавом изношенного плаща)

   Устал идти. Распутье. Пыльный тракт остался позади, присяду. Вот тот валун покажется наградой истерзанному телу моему. Душе моей, что сумраку подобна, дарована мне дьяволом была. Ему служил я верно. Мгла, как сопло ада, поглотила разум. Изъела доброе, что дадено Творцом мне было выжгла, разверзла ад в душе моей и вышла, оставив по себе труху, - истлевшие останки покаянья. Столь жалкие, что оправдать деянья слуги закона темного не в силах.

   Кто я?! Отца убивший, мать предавший, и землю окропивший их слезами? Куда иду - земной наместник гада, палач судьбы, которому наградой агония предсмертная была, души распятие и жизни угасанье, куда?! Несчастный странник, раскаяньем низвергнутый в пучину, личину сбросивший постыдного греха... Куда?!

   Мне стыд не ведом, ведом только страх. Тем и живу, с тем и иду по миру, страшась возмездия карающей руки того, кто выжил. И кому, в разгар чумного пира, даровано бессмертье было. И всепрощенье от Него, за сильный дух и праведное дело.

   Избиты ступни в кровь, рваньём прикрыто тело. Сума′, как горб! Пожизненная ноша, грехами полнится. Кишит нетленным прахом возжаждавших возмездья мертвецов, испивших желчь мою сполна. Безумцев веры! Отдавших жизнь, шагнув навстречу чаше, наполненной божественных плодов.

  Я убивал и лгал, служил монете. Не преклонив колен, повелевал. Так долго жил на этом бренном свете, что сам себя возвел на пьедестал. Храмовники - продажное отродье, хлебали пламя ада с рук моих. Вернее псов цепных служили и для них, как для меня, пришел черед ответа.

  Он чист был и невинен, как дитя. И тоже верен, но не мне, а Богу. Когда настало время проложить дорогу, он выбрал путь отличный от меня. Он цепь не признавал, а только слово. Смотрел на все не закрывая глаз, и доказал служением ни раз, что в Истине нет цвета вороного.

  Я сам всадил в него кинжал по рукоять. Хотел, пусть в смерти, чтобы пал он на колени, а он - душою и сердцем предан вере, как столб остался предо мной стоять. Не дрогнул, не упал, не сгинул, а только взгляд отвел, как руку от огня, в котором извиваясь и шипя, храмовников змеилась чешуя, владыку своего к ногам низринув.