Гордячка

— Очень больна. Я познакомился с ней по пути домой, когда попросил ночлега в замке Роузнит. — Ксантье сделал эффектную паузу и изобразил на лице печаль. — Ей совсем немного осталось, мы не знаем даже, доживет ли она до родов. Об этом она мне и поведала той ночью, и я проникся сочувствием к ее мольбе. Она просила, нет, умоляла, чтобы я подарил ей ночь наслаждения, прежде чем она умрет одинокой девственницей.

— Ради бога! — Сутбери грозно нахмурился: такие вульгарности не для ушей невинной Клариссы.

— Простите меня за прямоту, но вы оба должны понять, что мне не оставалось ничего другого. Ее просьба причинила мне немыслимые муки, я ведь был помолвлен с вами, Кларисса, но она сказала, что это ее последнее желание, и я не мог его не удовлетворить. Вы ведь должны понимать, как человек чести, что я не мог отклонить подобную просьбу? — И он повернулся к Сутбери. Тот медленно кивнул, и Ксантье поплел дальше: — Но я сказал, что не могу обесчестить добродетельную деву и ее достойную семью, поэтому должен жениться. Вот мы и обвенчались.

— Обвенчались... — ошеломленно повторил Сутбери.

— Но послушайте, милорд, Маталия скоро умрет, и я обещаю вам, что после ее смерти готов вернуться за Клариссой. — И Ксантье метнул страстный взор в сторону смущенной девушки. Та задрожала и еще теснее прижалась к отцу.

— Кларисса? — спросил Сутбери.

— Я хочу уехать, — прошептала она. — Я ничего этого не хочу. Если Маталия и вправду больна, то пусть насладится жизнью, прежде чем уйдет. Я не знала про ее болезнь. Она кажется такой... крепкой.

— Да, — продолжал Ксантье. — Румянец, пылающий на ее щеках, — печать лихорадки, а искры в глазах — от невыплаканных слез. Вы заметили, как мерцает ее бледная кожа? Она сделалась такой прозрачной. Болезнь стремительно пожирает ее. Маталия уже слегла, не вынеся вашего присутствия.

— Ох! — в ужасе воскликнула Кларисса. — Отец, давай немедленно уедем! Уедем, пока не взошло солнце!

Сутбери задумчиво смотрел на Ксантье, обнимая плечи дочери.

— Отлично. Вижу, вам действительно не оставалось другого выхода, кроме как жениться на ней. Я готов отказаться от войны и заключить перемирие.

— Я... как лучший сын графа, не нарушу это перемирие, — поклялся Ксантье, и оба коснулись левого плеча правой рукой. Ксантье широко улыбался, вслушиваясь в тайный смысл этих слов, и уже повернулся лицом к выходу, когда услышал голос Сутбери:

— Вам придется засвидетельствовать перемирие.

Старик извлек из сундука свиток, достал из ящика стола перо с чернилами и кивнул. Ксантье замешкался. Все сжалось у него внутри, когда он встретился с ясным взглядом Клариссы. Затем взглянул на перо с чернилами, нервно сглотнул и перевел взгляд на свиток. Неверным шагом он приблизился к бумаге, уже ощущая всю тяжесть того поступка, который собирался совершить, и в глубине души колебался. На мгновение он вернулся в прошлое, когда они с братом были друзьями. В его мозгу вспыхнуло воспоминание о двух счастливых отроках, зеркальных отражениях друг друга, которые ныряли в озеро за домиком, в саду которого возилась их красавица мать. Но это воспоминание тут лее померкло, и он увидел перед собой врага, свое вечное альтер-эго. Ксантье смело взял перо и подписался именем Брогана.

Глава 25

Луна уже высоко светила в небе, когда во дворе послышался негромкий топот копыт по брусчатке — то свита Сутбери покидала замок Керколди. Ксантье смотрел, как Кларисса с отцом задернули пологи своих повозок и как внутри мирно засветились лампы. Он нахмурился. Такие чувства, как любовь меледу отцом и ребенком, совершенно неразумны и лишь свидетельствуют о слабости, думал он, стиснув зубы. Никогда он не допустит, чтобы им так манипулировали.

Когда за поворотом исчез последний всадник, он с облегчением вздохнул. Скоро его борьбе конец. «Победитель должен быть только один, и им стану я». Ксантье открыл глаза и вгляделся в темноту. Повторять клятву нет необходимости, он помнит ее наизусть. Керколди перейдет к нему.

Тем временем в южной башне лежала его несчастная жена, терзаемая болезненными схватками. Не обращая внимания на ее стоны и вздохи, Ксантье достал из сундука меховые сапоги, натянул их на шерстяные чулки и накинул на плечи шерстяной плед. Он вышел из опочивальни, не сказав ни слова и даже не взглянув на Изадору.

Перед тем как покинуть замок, он заглянул в покои для гостей. Бесстрастно глянув на прекрасную косу, он взял кинжал и провел лезвием по ладони, пока оттуда не засочился тоненький ручеек крови. Затем поднял руку над подушкой, окропив своей кровью и косу, и белое полотно, и пол и циновки. После этого закутался в свой плед и проскользнул через кухонную дверь мимо мальчика, который все еще лежал без сознания. В порыве доброты, которая была ему почти не свойственна, он подкинул в тлеющие угли полено, чтобы подростка, когда очнется, не наказали за нерадение.