Гордиев узел

Лишь внимательно вглядевшись, он смог различить над подъездом углового дома табличку с бледной золотой надписью: «Принс-стрит, 160». Напротив как раз открылось кафе «Борджиа». Георг сел за столик у окна и заказал свежевыжатый апельсиновый сок. Он так сосредоточенно рассматривал угловой дом, как будто ему предстояло через несколько минут нарисовать его по памяти. Красный кирпич, высокие окна, декоративные фронтоны в виде кудрявых корон, образующих на верхнем, шестом этаже некое подобие фриза. На первом этаже с одной стороны подъезда — булочная «Везувий», с другой — бар, в окнах которого горит красная извилистая неоновая надпись: «Пиво „Миллер“». Между вторым и третьим этажом здание опоясывает серый меандр. Черные пожарные лестницы. Перед подъездом — гидрант.

В кафе Георг был единственным посетителем. По радио передавали «вечнозеленые» хиты. К булочной «Везувий» подъехал продуктовый фургон. В нескольких метрах от него остановилась на несколько секунд и поехала дальше почтовая машина.

Георг узнал Франсуазу еще до того, как увидел ее лицо. Он узнал ее походку, характерные движения бедер и завихрения юбки, маленькие, торопливые шаги, коротковатые ноги. Она катила перед собой детскую коляску, смеясь, толкала ее вперед, а потом догоняла. Из коляски торчали две маленькие ручки. Перед подъездом она осторожно взяла ребенка на руки.

В возрасте пятнадцати лет Георг в первый раз влюбился и однажды, придя в другую школу, где как раз проходили «показательные выступления» разных кружков, увидел с верхней площадки лестницы ее.Она стояла внизу, в вестибюле, прислонившись спиной к перилам, с котенком на руках и ласкала его. Это был всего лишь котенок, которого недавно родила кошка школьного завхоза, но Георга насквозь прожгла такая ревность и злость к нему, каких он с тех пор больше не испытывал. И сейчас, увидев, как Франсуаза укутывает ребенка в одеяло, он почувствовал нечто подобное. У него на мгновение даже перехватило дыхание от ревности, и он вспомнил ту сцену с котенком.

Помогая себе ногой, Франсуаза сложила свободной рукой коляску и вошла в подъезд. В груди у Георга медленно вздымалась мутная, тяжелая волна ярости, ширилось непреодолимое желание ударить ее, причинить ей боль, вдребезги расколотить что-нибудь. Он расплатился и перешел улицу. «Фран Крамер, шестой этаж, вход Б». Дверь подъезда была открыта. На лестничных площадках громоздились велосипеды, детские коляски, картонные коробки, полиэтиленовые пакеты с мусором. Рядом с дверью «6 Б» стояла прислоненная к стене коляска. Георг позвонил.

— Сейчас!

Георг слышал, как она отставила в сторону стул, прошла к двери, навесила цепочку и отодвинула задвижку. Где-то в глубине квартиры плакал ребенок. Дверь приоткрылась, он увидел цепочку и лицо Франсуазы, до боли знакомое и ненавистное лицо обиженной турецкой девочки.

Ударом ноги он распахнул дверь, сорвав цепочку. Франсуаза попятилась назад, прижалась к стене, держа руки перед грудью, словно защищаясь. Первое, что ему бросилось в глаза, были ее жирные волосы и пятно на блузке. Он привык видеть ее ухоженной и элегантной.

— Ты?..

— Да, я.

Он вошел в маленькую прихожую и закрыл за собой дверь.

— Но как ты… что… что ты здесь делаешь? — Она смотрела на него широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Здесь, в твоей квартире?

— В моей квартире и… в городе… Откуда ты взялся? И откуда ты знаешь?..

— Что ты здесь живешь?

— Вообще. Я имею в виду…

— Только не говори мне, что ты не знала, что я в Нью-Йорке! Уж тебе-то смешно прикидываться! — Он покачал головой. — Ребенок плачет.

Прижимаясь спиной к стене, она прошла в гостиную:

— Извини, я… как раз собиралась…

Она подошла к ребенку, барахтавшемуся на разостланном на полу одеяле, и взяла его на руки. Ее блузка раскрылась, он увидел ее полные груди. Она села на диван и сунула влажный от молока сосок в кричащий рот. Ребенок умолк и, закрыв глаза, принялся сосать. Франсуаза подняла голову. В ее глазах уже не было ни страха, ни растерянности. Она немного выпятила нижнюю губу. Георгу хорошо знаком был этот прием. Она знала, что эта выпяченная губа придает ей обиженно-кокетливый вид. Глаза ее приказывали ему не сердиться и в то же время выражали уверенность в том, что он и не сможет на нее сердиться. В нем опять всколыхнулся гнев.

— Я побуду у тебя здесь некоторое время… Но предупреждаю, Франсуаза: если ты хотя бы намекнешь своему Булнакову-Бентону, или ЦРУ, или ФБР, или полиции… Если ты скажешь кому-нибудь хоть слово — я убью ребенка! От кого он? Ты что, замужем?

Об этой возможности он вообще сначала даже не подумал. Он осмотрелся в гостиной, заглянул через открытую дверь в спальню, поискал глазами следы присутствия мужчины.

— Была.

— В Варшаве? — Георг презрительно рассмеялся.

— Нет, — ответила она серьезно. — Здесь, в Нью-Йорке. Мы как раз только что развелись.

— Булнаков?

— Чушь. Бентон всего лишь мой шеф.

— А ребенок от него?

— Нет… Да… Кого ты имеешь в виду?

— Черт, Франсуаза, ты что, не знаешь других слов, кроме «да» и «нет»?