Гордиев узел

Сдаться или продолжать — вот альтернативы, определявшие его жизнь до этого момента. Теперь он не знал, в чем конкретно заключались эти альтернативы. Что и как он мог продолжать? А что означало сдаться? Пойти в полицию или в германское консульство, лечь на дно в Нью-Йорке или свинтить на американский Запад?

Георг расплатился и вышел. Он, конечно, мог углубить свою историю. В библиотеке Колумбийского университета наверняка найдутся специальные журналы о вертолетах, военной технике и военной промышленности, которые позволят выяснить, когда Гильман представил свою концепцию боевого вертолета — до операции «Мермоз» или после нее. Является ли «Таунсенд энтерпрайзес» филиалом фирмы Гильмана или самостоятельной организацией и не принадлежит ли он Бентону? Ему нужнобыло узнать это, хотя пока было непонятно, чем эта информация может ему помочь.

Из телефонной будки на углу он позвонил Хелен:

— Это я, Георг.

— Ты знаешь, который час? Сейчас… сейчас семь часов! Черт побери, что у тебя там стряслось?

— Извини, я опять со своей историей, о которой я тебе…

— Я как раз вчера вечером пыталась до тебя дозвониться. Твоя подруга… — продолжила она подчеркнуто деловым тоном, — жила, во всяком случае около года назад, на Принс-стрит. Одна моя коллега с русского отделения знает ее, вела у нее разговорную практику.

— Где жила?..

— Принс-стрит, сто шестьдесят, недалеко от Седьмой авеню и Хаустон-стрит.

Георг глубоко вдохнул и выдохнул.

— Спасибо, Хелен. Надеюсь, это не очень тебя затруднило…

— Нет. Я просто показала ей фотографию, и она назвала мне адрес. И имя: Фран Крамер.

— Фран Крамер… На «Крамер» я смотрел в телефонной книге. Знаешь, сколько их там? Крамер, Крамек, Крамеров — кого только нет! Страницы три, не меньше.

— Мм…

— Короче, огромное тебе спасибо! Ты не разозлишься, если я попрошу тебя еще кое о чем?

— А если разозлюсь, ты не попросишь?

— После того как на меня разозлилось ЦРУ или ФБР, а может, просто полиция — черт его знает! — я бы, конечно, предпочел, чтобы хотя бы ты на меня не злилась. Но буду рад, даже если бы ты просто…

— Что за бред?.. Какое ЦРУ?

Георг рассказал о том, что с ним произошло. Эту историю он уже столько раз рассказал самому себе, неправильно и правильно, что много времени ему не понадобилось.

— Так что ты можешь прочитать обо мне в «Нью-Йорк таймс» на четырнадцатой странице. Сообщить какую бы то ни было информацию о злоумышленнике можно в любом отделении полиции.

— И что ты собираешься делать?

— Не знаю. Я не имею ни малейшего представления о том, какие у них намерения относительно меня, насколько интенсивно и кто именно меня ищет. Ты не могла бы позвонить в «Таунсенд энтерпрайзес» — разыграть суперкрутую секретаршу из «IBM», или «Набиско», или «Мерседеса-Бенц» и договориться о визите по поводу одной внутрипроизводственной проблемы безопасности? Если они не скажут, что ты ошиблась номером, и предложат тебе какую-нибудь дату, значит это, скорее всего, не контора Гильмана, а самостоятельная организация.

— У тебя что, нет других забот?

— Есть. Но в отличие от других забот эту, возможно, удастся устранить. Мне просто нужно это знать, Хелен, понимаешь? Я хочу знать, что произошло и что происходит до сих пор. Кроме того, мне стало бы немного легче, если бы выяснилось, что я имею дело не с одним из самых могущественных военных концернов, а всего лишь с шизанутым ковбоем Бентоном.

— Но разве ты уже не выяснил, что Гильман… Я хочу сказать: разве шизанутый ковбой Бентон мог бы распоряжаться полицией?

— Может, нет, а может, да. Будь так добра — позвони, пожалуйста. Сядь за какой-нибудь общественный телефон в каком-нибудь тихом, спокойном месте, и через пять минут… — да какие там пять! — через две минуты все будет ясно.

— Ну ладно. Попробую. В первой половине дня. Позвони мне вечером. После обеда я буду в университете. И будь осторожней.

17

Георг стоял перед входом в метро на Семьдесят девятой улице и уже готов был вместе со всеми броситься в сутолоку и, работая плечами и локтями, устремиться в густой толпе вниз по лестнице, как вдруг отчетливо осознал всю нелепость своего поведения. Чего-чего, а времени у него было больше, чем у всех этих людей, вместе взятых.

Он медленно пошел по Амстердам-авеню в направлении Колумбийского университета. Библиотека вряд ли откроется раньше восьми. Потом ему пришло в голову, что он уже проходил по Амстердам-авеню, в первый день своего пребывания в Нью-Йорке, направляясь от дома Эппов в собор. С тех пор прошло два месяца. Тогда никто за ним не охотился, он знал, где будет ночевать, и мог в любой момент вернуться в Германию. Теперь ему даже трудно было это себе представить. И все же он испытывал странное облегчение. Первые дин и недели в Нью-Йорке были робким, беспомощным блужданием в потемках. И сплошным самоистязанием: он то и дело стирал себе в кровь душу. Он приехал сюда весь израненный, и каждое безрезультатное движение причиняло ему боль, утомляло его и обостряло привезенные из Кюкюрона недоверие и враждебность к окружающему миру. Булнаков-Бентон был прав: он стал другим человеком.