Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914)

Он импонировал русским, а в то же время шокировал их своим высокомерием и своеволием. Когда он выезжал из дому… с треском растворялись двери и два казака [слуги, одетые как казаки. – Д.Б.] выкатывали на заснеженную дорогу красную дорожку до самой подножки экипажа, ожидавшего его. На пресмыкавшуюся перед царем русскую аристократию он глядел с высоты положения польского магната. Примерно шестьдесят тысяч гектаров черноземной земли – остаток унаследованных от Сангушко воистину княжеских заславских владений – процветало. Несколько сахарных заводов, леса в прекрасном состоянии, штат управляющих и хорошо оплачиваемых рабочих, а в центре – столица. Дворец, а точнее, два дворца, соединенные между собой, с пристроенной огромной конюшней. Комфорт согласно последним представлениям, существовавшим в Англии и Америке. Говорили, что в этой роскоши было претенциозно много гербов над дверями, окнами, на дверных ручках, упряжи, ведрах, мешках… что было там больше денег, чем вкуса. Возможно. Но какое это было замечательное хозяйство и какая польза для края!

Янина Жултовская, великосветская дама из Литвы, сознавалась, что нигде не видела такой роскоши, как на торжествах и приемах, устраиваемых на Украине. Она восторженно перечисляла людей из высшего общества, которых видела во дворце Четвертинских в Обарове на Волыни. Здесь можно было встретить Януша Радзивилла с женой, Анну Любомирскую, Липковских, Чечели, Здзеховских, Залеских, Жевуских, Могильницких, Чесновских, Ярошинских. Резиденция последних была по соседству, в Волице, и напоминала резиденции плантаторов Вирджинии. Жултовскую поражало и количество слуг: «Старший слуга Флориан прислуживал во фраке, а следующий за ним высокий Иван был одет, словно казак, в сапоги, шаровары и синюю рубаху до колен, перевязанную малиновым кушаком. Подобным образом были одеты и кучера. Еще до недавнего времени в Ставище и в Белой Церкви насчитывалось по несколько сотен таких казаков»1469.

Ярослав Ивашкевич, писатель, который происходил из среды польской шляхетской интеллигенции западных губерний, вспоминая детство, писал, что польские помещики в то время любили говорить о своем происхождении, уносясь мыслями в XVII век. Его свидетельство перекликается с воспоминаниями Леона Липковского, писавшего о тех же резиденциях. Да и во всех мемуарах того времени царит идиллическая семейная атмосфера дома, в котором полным-полно родственников, братьев, сестер, кузин. Роскошь видна во всем: в количестве слуг, коллекциях живописи, библиотеках с томами в позолоченных переплетах, старинной мебели, архитектуре, парках, лошадях, охоте, описанной в мемуарах на сотни ладов, роскошных экипажах, изысканных балах, праздниках и приемах. В не столь крупных имениях их обитатели вели более скромную жизнь, но тон был тем же. Ивашкевич следующим образом писал о Черномине, родовом имении Чарномских:

Дворец был расположен посреди прекрасного парка, переходящего в лес, – окружение носило такой же монументальный характер – а само имение было устроено с такой магнатской широтой, как дворы каких-нибудь удельных князей на Западе. Никого дома не было, и мы могли насладиться увиденной роскошью… Из всего увиденного меня больше всего восхитил каретный двор, где стояли бесчисленные экипажи разного типа и размеров… Все прошлое, целый украинский XIX век сохранился там, и я еще долго ощущал запах кожи, которой были обиты кареты. Позже большие каретные музеи Зальцбурга и Вены напоминали мне о Черномине, но в них уже не чувствовалось той любви к каретному делу, которое сегодня уже исчезло навсегда1470.

Очарование этих вещей становилось еще сильнее при воспоминании об огне революции, в котором они погибли: «Осенью [1917 г.] начали разрушать центры польской культуры на Украине. Отовсюду приходили известия: Тимошовка Шимановских, Рыжавка Иваньских, Гайворон Жевуских были разорены. Рояль Шимановских утопили в пруду, портрет Бальзака у Жевуских сожжен, коллекция живописи Иваньского вывезена в маленький музей в Умани, а дом тети Маси сровняли с землей, сад вырубили, а то место, где была резиденция в Чернышах, перепахали…»1471

Пересматривая семейные фотографии, которыми богато иллюстрированы воспоминания Леона Липковского, опубликованные в 1913 г., трудно не заметить доминирование этих людей, одетых по последней парижской моде, над окружающим миром. Прекрасные конюшни, конюхи при лошадях, усатые помещики, осматривающие конюшни, счастливые семьи, пьющие чай на террасе с колоннами, всегда улыбающиеся хозяйки в широкополых шляпках. Толпа слуг, кухарок, кормилиц, гувернанток (француженка, англичанка, немка) следила за всем в усадьбе. Дамы проводили утро и вечер в заботах о своем туалете, шнуровании корсета. В этой особой атмосфере, где царили этикет, гостеприимство, своеобразный микроклимат, называемый некоторыми социологами семиосферой, мог бы родиться свой местный Пруст.