Гордиев узел Российской империи

Наше исследование посвящено отнюдь не предполагаемой гармонии сосуществования разных групп внутри многонациональной империи, но трудностям «поглощения», на которые обращал внимание еще Ж. – Ж. Руссо. В нашу задачу входило показать неэффективность становящихся все более настойчивыми попыток государственного аппарата ассимилировать чуждые российской традиции сословия. Речь идет о шляхте, представленной, с одной стороны, элитой, получившей дворянское звание по праву рождения и имущественному положению, а с другой стороны, о многочисленной, не поддающейся четкому определению группе свободных людей, примыкавших к этой элите. Вопрос о шляхте ставился на всех уровнях российской власти, начиная с царя, его министров, различных комитетов и заканчивая губернаторами и ревизорами; его изучение позволяет также лучше понять и систему функционирования самой государственной машины.

Влиянию польских землевладельцев, основой богатства которых были продаваемое зерно и крепостные, царские власти могли противопоставить лишь грозные с виду, но плохо исполнявшиеся указы. В империи, где не хватало административных кадров, повсюду чувствовался разрыв между столицей и периферией, министерствами и губернаторами, бюрократическими решениями и действительностью, требованиями по учету и составлению описей, с одной стороны, и неизменно неудовлетворительными результатами их проведения – с другой; между либералами и заядлыми консерваторами, а также прожектерством и навязчивыми идеями как первых, так и последних. На основании изучения этой хитросплетенной реальности, которая может показаться столь далекой и непонятной, а в действительности крайне важной для заинтересованных сторон, мы пришли к четырем основным выводам.

Первый касается очевидных пробелов как в польской, так и российской историографии. В первой постоянно используются клише о существовании «шляхетской демократии», хотя до сих пор не была предпринята попытка документированно, на основании количественных данных представить шляхетскую избирательную систему Речи Посполитой с момента ее становления в XVI – XVII вв. Во второй же до сих пор бытует убеждение об «исконно русском» характере изучаемых земель. Однако при отсутствии достоверных данных о количественном составе сеймиков идея причастности шляхты к «демократии» рассеивается, как мираж. Подобную оценку следует дать и царящей в современной историографии эйфории относительно якобы мирного этнического и религиозного соседства, будь то в рамках польско-литовско-руського содружества или в Российской империи. Вопреки пустой риторике, в действительности (и этому удается найти отдельные подтверждения в источниках) бо´льшая часть шляхты была de facto, а с 1791 г. de jure отстранена от участия в общественной и политической жизни. Еще задолго до разделов Речи Посполитой среди пользовавшихся правом голоса были по большей части землевладельцы, и именно их, обладавших всеми правами, называли гражданами.

Предполагаю, что подобная точка зрения может встретить непонимание со стороны некоторых польских или российских коллег, поскольку в основе ее лежит идея ревизии мифа о значимости первого в Европе «гражданского общества» или «содружества» в рамках идеальной империи. Однако надеюсь, что большинство исследователей позитивно воспримет возвращение из небытия целого социального сословия.

Второй вывод основан на впервые вводимых в научный оборот российских документах. Суть его в том, что царские власти, несмотря на уничтожение Польши, вставшей было на путь превращения в конституционную (во французском смысле слова) республику, подтвердили положения Конституции 3 мая 1791 г., которые отвечали духу Жалованной грамоты дворянству Екатерины II. Оба документа сохраняли право участия в общественной жизни лишь за землевладельцами.

Собственно, именно в момент принятия Конституции встал вопрос, над которым позднее, в 1791 – 1793 гг., польским властям уже было некогда задуматься, – как поступить с остальной безземельной шляхтой? Двинуться к ее интеграции или к устранению этой социальной группы?