Гордиев узел с бантиком

— Не в одной, а в двух. Раньше перегородка была. Мы с Елизаветой в маленькой комнатке обитали, а мама с отцом в большой. Когда Иван приезжал на каникулы, я тоже в большую перебиралась. А как он учительствовать вернулся, ему колхоз выделил участок для застройки. Но мы с ним успели только сруб под крышу подвести. Родители один за одним переехали туда, откуда не возвращаются. Елизавета Матвеевна ненамного их пережила. Царствие им всем небесное. Ну а нам втроем и родительского дома хватало. Уж как ладно мы жили-то. Любил меня Ванечка, и я его, голубчика, любила. А сруб все равно пригодился.

— Иванычу, — подсказала я.

— Иванычу, — согласилась баба Нюша. — Он сюда вернулся… дай бог памяти… — озадачилась женщина подсчетами, — ну да, лет восемь — десять, назад. Почти сразу после похорон Елизаветы Матвеевны. Все думали — помирать приехал, а оно вон как вышло, и Лизоньку, и Ванечку пережил. — Концом фартука баба Нюша промокнула выступившие слезы. — Сразу-то нас с Иваном деревенские стыдили, мол, отселили немощного старика, чтобы меньше хлопот было. А как меньше, если мне трижды в день, а то и больше, приходилось к нему с едой мотаться. Уж в этом меня было не переспорить. Ругался, а я все равно к нему ходила, насильно кормила, раз никак не соглашался к нам переехать. Все говорил, мол, привык к одиночеству, общение с людьми ему в тягость. Знал, что своим видом всех пугает. В доме ни одного зеркала не держал. Мы-то привыкли, внимания на его внешность не обращали. Очень медленно душой оттаивал. Молчун он. Все читал. Мы ему книжки по его списку покупали. Разумом-то светлый. Травки разные собирал, свои целебные чаи заваривал. Каждый день, кроме зимних месяцев, на рыбалку как на работу ходил. Чаще пустой возвращался, без улова, но ему сама прогулка на озеро в радость была. А зимой все томился, не любил зимнюю пору. Потом Мишка ему ноутбук подарил, интернет подключил, беспроводной какой-то. Я же говорю, умница дедка. В два счета все освоил… Ой, заговорила я вас! — всплеснула хозяйка руками, — дверь на крыльцо закройте да идите в комнату, а я спущусь, закрою ворота.

Наташка дрогнувшим голосом предложила быстренько организовать коллективизацию в деле обеспечения нашей общей безопасности. Кто знает, куда закатился пьяный колобок. Вдруг уселся с курами на насест и косит под петуха, тайком чем-нибудь вооруженного, например, граблями. Баба Нюша прыснула, но согласилась. Раз мы такие трусихи…

— Мы не трусихи, — заартачилась подруга. — Мы ученые! Жизнью. Ир, скажи?

— Скажу, — согласилась я. — Мы ученые. Только бестолковки. При дневном свете это не очень заметно, а ночью мы чаще всего спим. Ни за что не соглашусь уезжать отсюда в ночь. — Получилось немножко путано, но меня, кажется, поняли.

Демонстрируя храбрость, основанную на наличии группы прикрытия — бабы Нюши и Натальи, я отправилась в противоположный конец освещенного коридора закрывать на засов парадную дверь, ведущую на крыльцо. И чтобы мне, бестолковке, ее сразу закрыть! Не открывая. Но окончательно расхрабрившись, я оглянулась на группу прикрытия, дернула дверь на себя, приглашая дам полюбоваться пустым крылечком. Нет, чтобы сначала самой полюбоваться…

Наташкин дикий вопль, призывающий дорогую маму, очередной раз был не к месту. Что за дурная привычка постоянно будоражить родную покойницу, да еще к ночи. Баба Нюша никого не призывала, просто пыталась что-то сказать, забыв о необходимости хотя бы открыть рот.

Мне очень не хотелось разворачиваться к крыльцу, но заявила о себе противоречивость и сложность моей натуры. Впрочем, разве я одна не дружу с головой? А ведь мыслила моя голова правильно, подсказывая мне единственно необходимый выход: не оборачиваясь, захлопнуть дверь и задвинуть щеколду. Подсказкой не воспользовалась. Медленно (потому как сама себе сопротивлялась) обернувшись, я задохнулась от ужаса. Прямо передо мной стояла покойная фрау Райнхильда и немного растерянно, но приветливо скалилась ослепительно белыми лошадиного размера зубами. Я успела подумать, что она не может быть Наташкиной дорогой мамой, которую подруга минуту назад призывала. Хоть какой-то положительный момент…

— Хай! — вежливо приветствовала она всех, хотя смотрела на меня.

— Вот уж совсем не «хай!»… — через силу выдавила я из себя, судорожно пытаясь «отклеиться» от двери. Прилипла на нервной почве, как жвачка к подошве обуви! И обреченно согласилась:

— Ну нехай будет «хай!»

2

— Это кто ж такая? Не разгляжу, — первой опомнилась баба Нюша, решительно направляясь мне на выручку, — и зачем просит ее хаять? Из психушки сбежала?

Не хотелось объяснять, что гостья к нам с иностранным приветом. Я деликатно промолчала. Пусть сама отрекомендуется. Для покойницы слишком широко улыбается. Спрашивается, чему радуется? Для живой ведь она основательно мертвой лежала позавчера в баньке Синицыных. Живой труп, одним словом. И так и этак радоваться нечему. Интересно, долго он будет молчать?