Гордое сердце

— Маккензи, — прошептала она, — я вам сделала больно? Дотронулась до раны? Болит?

Пусть думает, что все дело в этом, мелькнула мысль.

— Чуть-чуть, — прошептал он и, увидев ее несчастное лицо, хотел было утешить ее, но, собрав остатки воли в кулак, отвернулся и, подбросив хворосту в огонь, проглотил ком в горле.

— Маккензи? — позвала она.

Он обернулся. Смерил ее холодным взглядом.

— Ложитесь спать, миссис Мэннинг. Завтра у нас трудная дорога.

Глава одиннадцатая

Эйприл всю ночь не сомкнула глаз. Минуты казались часами, часы вечностью, а сон не шел. Она снова и снова в подробностях восстанавливала разговор между ними.

Что случилось? Почему Маккензи постоянно возводит стену отчуждения? А она-то уже решила, что ей удалось разрушить эту искусственную преграду. Ведь он был такой нежный и ласковый! Эйприл вспомнила его страстный поцелуй, и внутри все сжалось. За что он ее оттолкнул? — то и дело задавала себе Эйприл вопрос и не находила ответа. Душа болела, а сердце плакало.

Маккензи лежал на расстоянии вытянутой руки, а ей казалось, будто их разделяют мили. Она слышала, что и он не спит — ворочается, вздыхает.

Сожалеет о случившемся? Вряд ли. Она была готова предложить ему все, что у нее есть, а он отверг ее дар. Но ведь обнимал, целовал… Что это было? Вспышка страсти? Порыв?

Маккензи встал, подбросил хворосту в костер.

Эйприл зарылась лицом в одеяло. Он тихо подошел к ней. Она чувствовала, что он смотрит на нее. Вот он наклонился, провел ладонью по волосам, и сразу сердце екнуло и затрепетало, как раненая птица. Дотронувшись до ее щеки, он постоял, а потом ушел, бесшумно ступая.

Будто пичужка крылышком коснулась, подумала Эйприл. Стало пусто и одиноко. Мужественный, бесстрашный Маккензи, оказывается, опасается обнаружить свои чувства. Вот в чем дело. Но почему?

Наконец наступило утро. Небо хмурилось. Эйприл обратилась к Маккензи с каким-то вопросом. Он сухо ответил. Его серые глаза не отражали никаких эмоций.

Словно чужой! Уж не пригрезилось ли ей все, что было вчера?

Уничтожив следы их пребывания на стоянке, Маккензи оседлал и навьючил лошадей. Вскоре они тронулись в путь. Ехали шагом по извилистым горным тропам. Меняющиеся картины природы отвлекали Эйприл от печальных мыслей и приносили некоторое облегчение, но все равно она то и дело задумывалась, окидывая внутренним взором минувшие события. Сколько пережито! И кто знает, что ждет ее впереди. Неужели он не чувствует, как сильно она его любит? А может, отец прав? Как-то раз — они с Дэйвидом только еще собирались пожениться — он сказал, что женщины любят преувеличенно выражать свои чувства, слова у них отнюдь не обозначают того же, что у мужчин. Может быть, Маккензи посчитал ее слова легковесными? Хорошо, пусть расценивает все это как угодно, ну а ей, кажется, суждено ежеминутно и ежечасно доказывать ему свою преданность.

Неожиданно распогодилось. Эйприл подняла голову — и дух захватило. Ярко-синее небо, белоснежные шапки на вершинах гор наполнили ее душу восторгом. Высоко в небе парил в гордом одиночестве орел. Будто Маккензи, пришло ей на ум. Эйприл приободрилась. Величественная красота природы всегда сводит на нет грустные мысли, подумалось ей. Хорошее расположение духа в ней окрепло, когда она сообразила, что сейчас они в его родном краю.

Около полудня они спешились на берегу горного озера. Стреноженные лошади лениво пощипывали траву, а путники приступили к незатейливому обеду, который состоял из половины копченой рыбины и нескольких горстей только что собранных ягод. Все это запили студеной водой.

Пообедав, Дэйви умчался.

— Не убегай далеко! — крикнула Эйприл. — Здесь тоже водятся медведи. Помни об этом.

Маккензи сел вполоборота, не выпуская мальчугана из поля зрения.

Эйприл подошла, опустилась на траву возле него.

— Маккензи, а что, если мы здесь заночуем? Вам необходимо отдохнуть. Я вижу, как вы устали.

Маккензи сразу подобрался. Метнул на нее недовольный взгляд. В который раз Эйприл выругала себя. Ну да, конечно! Устать может кто угодно, только не он!

После паузы Маккензи бросил совершенно бесстрастным тоном:

— Нет! Лошади отдохнут, и сразу в путь.

— Можно я осмотрю рану? — спросила она с утвердительной интонацией и, не дожидаясь разрешения, осторожно приподняла самодельную рубаху из одеяла. Сняв повязку, которую соорудила еще вечером из своей нижней юбки, разорванной на полоски, с минуту смотрела на рубцы, из которых обильно сочилась сукровица. Может, не стоит накладывать мазь из тысячелистника? Пусть обожженные края раны подсохнут. Однако, разглядев синюшные пятна вокруг рубцов, Эйприл отказалась от первоначального намерения.

Когда она отдирала от раны присохшую повязку, Маккензи поморщился. Господи, какие мучения он испытывает, трясясь в седле!

— Если не хотите свалиться в лихорадке завтра, необходимо отлежаться сегодня, — отчеканила она, заканчивая перевязку.

К ее удивлению, Маккензи не возразил. Она, конечно, не могла видеть его взгляд, полный нежности. Спустя минуту он сказал ласковым голосом:

— У нас кончились съестные припасы.