Гордое сердце

– Если еще раз я это услышу… – Она замолчала, не зная, что сказать дальше, поскольку понятия не имела, что тогда сделает. Тем не менее после небольшой заминки попыталась развить свою мысль: – Он – человек. Понимаете? И я не потерплю, чтобы… чтобы ваш сержант, этот молодец среди овец… измывался над арестованным. Вы только взгляните на эту веревку на шее. Как можно допускать подобное?

Пикеринг уловил в ее голосе нотку неуверенности. Понимает, конечно, что защищать убийцу по меньшей мере странно.

– Послушайте, миссис Мэннинг, – осмелел он, – есть только один способ обращения с дикарями, у которых страсть к убийству в крови. Их надо сторониться. Поэтому сержант совершенно прав, сказав, что подобный тип для цивилизованного общества представляет опасность и таких, как он, следует изолировать.

Разговор приближается к концу, поняла Эйприл. Она решила выложить свою козырную карту.

– А вы уверены, что генерал поддержит вашу точку зрения? Он, по-вашему, такой же беспощадный?

– Генерал Вейкфилд? – протянул Пикеринг. – Я слышал, что в бою он…

– Так то в бою, – оборвала его Эйприл. – Генерал не щадит врага в бою, но что касается пленных… он никогда бы не допустил издевательства, подобного этому. – Она кивнула в сторону Маккензи. – Я знаю, что говорю, потому что генерал Вейкфилд – мой отец.

И Пикеринг, и Террелл – оба побледнели. Эйприл покосилась на Маккензи и увидела, что тот изумлен.

Пикеринг первым обрел дар речи:

– Что же вы… почему же вы до сих пор ни словом не обмолвились об этом?

– Не видела необходимости. И как только что выяснилось, сильно ошибалась, считая, что вдова, потерявшая мужа на войне, заслуживает не меньшего уважения, чем генеральская дочь, – отчеканила Эйприл.

Она кинула взгляд на Террелла и поразилась произошедшей в течение секунды метаморфозе – его только что мертвенно-белое лицо стало багровым от злобы, плескавшейся в сощуренных глазах.

– Повторяю, лейтенант, мой отец никогда не позволил бы себе так обращаться с человеком, лишенным возможности постоять за себя.

Эйприл нагнулась, подобрала с земли кружку и снова наполнила ее водой, ощущая на себе недоброжелательные взгляды офицеров и солдат. Потом подошла к Маккензи и протянула ему кружку. Он неловко взял ее в ладони, соединенные наручниками, поднес ко рту и стал пить – не торопясь, смакуя каждый глоток. Выпив все до капельки, вернул кружку, а затем, приподняв бровь, произнес с ярко выраженным шотландским акцентом:

– Не стоило беспокоиться обо мне, миссис Мэннинг.

Эйприл впервые услышала его голос. У него оказался сочный, приятный баритон. Однако в вежливом тоне благодарности не прозвучало. Пристально глядя в его серые глаза, Эйприл думала о том, что ее фамилию он, по всей видимости, услышал, когда она объяснялась с Пикерингом. Стало быть, слышал все, что она говорила.

– Стоило, – сказала она тихо. – Если не ради вас, то ради меня и Дэйви.

Он в ответ кивнул, понимая, что она обескуражена его резкостью.

Эйприл перевела взгляд на кровоточащие запястья Маккензи, затем на веревку, врезавшуюся в шею, и поморщилась.

– Обо мне, миссис Мэннинг, нет нужды беспокоиться, – повторил он. – Вы и так сделали достаточно!

– Вовсе нет, – возразила она. – А вам надо поесть, да и воды побольше.

Он пожал плечами и проговорил с расстановкой:

– Пусть все будет так, как должно быть. – Подумав, добавил: – Мне ваша помощь без надобности.

– Я бы даже с собакой не позволила обращаться так, как обращаются с вами, – сказала она и сразу же осознала, что совершила непоправимую ошибку.

Его лицо исказила гримаса гнева. Эйприл вспомнила слова, сказанные ранее Терреллом, и поняла, что Маккензи их слышал. Господи, что она наделала!

– Но я, как видите, не собака… следовательно, не нуждаюсь в вашем сочувствии. – И он повернулся к ней спиной.

Эйприл помертвела. Она ранила его. Обидела. Ах, как нехорошо получилось!

– Что ж, миссис Мэннинг, теперь вы сами убедились: с ними нельзя по-хорошему, – заметил Пикеринг с улыбкой.

– Да снимите же вы хотя бы веревку с него! – бросила она в сердцах.

Подсадив Дэйви в фургон, Эйприл забралась туда и сама, мысленно браня себя. Что же это она? Какая бестактность! Причинила человеку боль словами, которые обожгли его сильнее, чем все истязания, придуманные Терреллом.

Шаг… другой, еще один. Главное – не сбиться с ритма. Пусть видят все, что его не сломить.