Гордость Алоизия Пенкберна

В продолжение следующей недели у Грифа в Папеэте было несколько странных встреч с Алоизием Пенкберном. Впрочем, встречал его не только Гриф, — все население маленькой столицы острова было взволновано поведением пьяницы. За все эти годы ни набережная, ни гостиница Лавинии никогда не были так скандализованы. Как-то раз в полдень Алоизий Пенкберн пробежал по главной улице, с непокрытой головой, раздетый, в одних купальных трусиках, от гостиницы до самого моря. Он предложил кочегару с «Берты» помериться силой в боксе. Согласились на четыре тура бокса, но уже на втором туре Алоизий лежал на земле. Он, словно сумасшедший, старался утопиться в луже глубиной в два фута. Спьяну он очень удачно прыгнул в воду с пятидесятифутовой мачты «Марипозы» и зафрахтовал катер «Торо» за сумму, превышавшую всю его стоимость. Пенкберна выручил управляющий, отказавшись утвердить сделку и уплатить деньги. Затем Пенкберн купил у прокаженного слепца на рынке плоды хлебного дерева, смокву и бермудский картофель и стал продавать их по такой низкой цене, что пришлось позвать жандармов, чтобы разогнать туземцев, сбежавшихся на дешевую распродажу. По этим причинам жандармы три раза арестовывали Пенкберна за нарушение общественного спокойствия, и три раза его управляющий отрывался на некоторое время от своей любовной идиллии, чтобы уплатить штрафы, налагаемые бедствующей колониальной администрацией.

После этого «Марипоза» отплыла в Сан-Франциско; в парадных ее апартаментах находились новобрачные — управляющий и приставленная к Алоизию сиделка. Перед отъездом управляющий позаботился передать Алоизию восемь пятифранковых билетов. Неизбежным следствием этого оказалось то, что через несколько дней Алоизий был весь разбит и находился в состоянии, близком к белой горячке. Лавиния, известная своим добрым сердцем даже среди отъявленных мошенников и негодяев южных областей Тихого океана, приняла его на свое попечение и выходила его. Когда он начал приходить в себя, она позаботилась, чтобы у него не возникало и мысли о том, что при нем нет ни управляющего, ни денег на отъезд и на уплату за стол и квартиру.

Однажды вечером, несколько дней спустя после этого происшествия, Дэвид Гриф лежал под навесом задней палубы «Киттиуэка» и лениво просматривал тощие столбцы «Папеэтской газеты»; внезапно он приподнялся и готов был протереть себе глаза. Это было совершенно невероятно, и все-таки это было действительностью. Старая романтика Южных морей еще не умерла. Он прочитал:

«Желают — взамен половины спрятанных ценностей на сумму в пять миллионов франков обеспечить себе проезд на один из неизвестных островов Тихого океана, а также обратный переезд с кладом. Спросить Фолли[1] в гостинице Лавинии».

Гриф взглянул на часы. Было еще рано — только восемь часов.

— Мистер Карлсен, — крикнул он в ту сторону, где светился огонек трубки. — Снарядите вельбот. Я отправляюсь на берег.

На носу раздался хриплый голос помощника-норвежца; полдюжины стройных парней с острова Рапа прекратили пение и спустили вельбот.

— Мне нужно видеть Фолли… мистера Фолли, полагаю, — заявил Дэвид Гриф Лавинии.

Лавиния повернула голову и крикнула на местном наречии в видневшуюся через две комнаты кухню какое-то приказание.

Гриф заметил по глазам Лавинии, что она заинтересована. Через несколько минут медленно подошла туземная босоногая девочка и покачала головой.

Разочарование Лавинии было очевидно.

— Вы находитесь на «Киттиуэке», не правда ли? — спросила она. — Я скажу ему, что его спрашивали.

— Так это мужчина? — спросил Гриф.

Лавиния кивнула.

— Я надеюсь, что вы что-нибудь устроите для него, капитан Гриф. Я всегда готова помочь, но ведь я простая женщина. Он кажется порядочным человеком, — может быть, он говорит и правду. Я в этом ничего не понимаю. Ну да вы это разберете. Вы — это не то что я, дура с чувствительным сердцем. Приготовить вам коктейль?

III

Вернувшись на свою шхуну, Дэвид Гриф дремал в кресле на палубе над журналом, вышедшим три месяца назад. Он проснулся, так как откуда-то снизу слышались шум и барахтанье. Он открыл глаза. На чилийском крейсере, стоявшем за четверть мили от шхуны, пробило восемь склянок. Это означало полночь. За бортом снова послышались всплески и шум от барахтанья. Грифу казалось, что это не то амфибия, не то человек, жалующийся на свои горести себе самому, а может быть, и всему миру.

Одним прыжком Дэвид Гриф очутился у низких перил. В том месте, откуда исходили жалобные звуки, поверхность волновалась и фосфоресцировала. Нагнувшись, он схватил под мышки какого-то человека. С большим трудом он вытащил на палубу голого Алоизия Пенкберна.