Гордость и предубеждение

Имя Джейн Остин, даже в пору наименьшей ее известности, никого не оставляло равнодушным. Ею восторгались — либо возмущались; ее любили — либо третировали; в ее романах находили все новый и новый смысл и глубину — либо все новые и новые поводы для недовольства. Середины не было. Уже у первых критиков Джейн Остин особенность эта проявилась полностью.

Одним из самых ранних и преданных поклонников ее таланта был Вальтер Скотт. Вскоре после ее смерти он пишет в дневнике (14 марта 1826 года): «Снова, вот уже по крайней мере в третий раз, перечитал превосходно написанный роман мисс Остин „Гордость и предубеждение“. Эта молодая дама обладает талантом воспроизводить события, чувства и характеры обыденной жизни, талантом самым замечательным из всех, которые мне приходилось встречать. О глубокомысленных и высоких материях я пишу с такой же легкостью, как и любой другой в наше время; но мне не дан тот поразительный дар, который благодаря верности чувства и описания делает увлекательными даже самые заурядные и обычные события и характеры. Какая жалость, что такое талантливое существо умерло так рано!»[44]

А в статье, специально посвященной Джейн Остин, Скотт пишет: «Понимание человеческих отношений, тот особый такт, с которым она рисует характеры, столь знакомые всем нам, напоминает о достоинствах фламандской школы». Он восхищается «силой повествования, необычайной точностью и четкостью, простым и в то же время комическим диалогом, в котором собеседники выявляют свои характеры, как в настоящей драме».[45]

Ту же мысль высказал Р. Шеридан, прославленный драматург и острослов. Он рекомендует всем, кто не читал «Гордости и предубеждения», познакомиться с этим романом и добавляет: «Ничего не читал умнее и остроумнее этого романа!»[46]

Р. Саути писал, что в романах Джейн Остин «больше верности природе, и, как мне кажется, тонкого чувства, чем в любом другом произведении ее века».[47] Джейн Остин восхищались Колридж и Дизраэли, Маколей и Рэскин.

Т. Б. Маколей сравнивает Джейн Остин с Шекспиром. Его мнение разделяют Дж. Г. Льюис и А. Теннисон. Льюис пишет: «Мисс Остин называют Шекспиром в прозе; этого мнения придерживается, в частности, и Маколей. Несмотря на чувство несообразности, которое овладевает нами при звуках слов — Шекспир и проза, признаемся, что величие Джейн Остин, ее удивительное драматическое чувство сродни этому высочайшему свойству Шекспира…»[48] И еще: «По силе созидания и оживления характеров Шекспир поистине нашел в Джейн Остин младшую сестру. Заметьте, однако, что взамен его поэзии мы должны поставить ее смелую прозу — смелую благодаря своей скромной правдивости».[49] Теннисон уточняет сравнение с Шекспиром: «Реализм и правдивость Dramatis Personae Джейн Остин ближе всего Шекспиру. Правда, Шекспир это солнце, в то время как Джейн Остин — маленький астероид, правдивая и блестящая звезда».[50]

Среди первых «противников» Остин — Уордсворт, возражавший против «правды жизни, не озаренной всепроницающим светом воображения»;[51] Т. Карлейль, презрительно называвший ее романы «обмывками» («dish-washings»); Шарлотта Бронте, обвинявшая Остин в отсутствии подлинных чувств. Последняя бросила вызов Льюису, восторженному поклоннику творчества Остин. Тот поднял перчатку. Возникшая полемика заслуживает, как нам кажется, внимания.

В одном из своих писем Шарлотте Бронте Льюис признается, что «гораздо больше хотел бы быть автором „Гордости и предубеждения“, чем любого романа Вальтера Скотта». Бронте, не читавшая ранее Остин, торопится достать роман, но, прочитав, не понимает восторга своего учителя. «И что же я там нашла? — пишет она в ответ. — Точное, как на дагерротипе, изображение банального лица, тщательно отгороженный, хорошо ухоженный сад с ровными бордюрами и нежными цветами; ни одной яркой, дышащей физиономии, ни открытых просторов, ни синих гор, ни серебристых ручьев»…[52] Она сравнивает Джейн Остин с Жорж Санд и отдает решительное предпочтение последней. Жорж Санд она находит «глубокой и мудрой», Джейн Остин всего лишь «наблюдательной и неглупой». Льюис возмущен; в своем ответе он пишет: «Мисс Остин — не поэтесса,[53] в ней нет ни „эмоций“, ни красноречия, никаких безумств и поэтических восторгов, — и все же вы должны научиться ценить ее, ибо она принадлежит к величайшим художникам, величайшим знатокам человеческих характеров».[54]

Спор этот окончен не был и продолжается до наших дней.[55]