Гордость и предубеждение

Но вот наконец миссис Беннет выговорилась, и леди Лукас, которая уже давно зевала, уставшая от непрерывных рассказов о предстоящих брачных удовольствиях, которые явно не угрожали ее дочери, смогла, наконец, с удовольствием приступить к поглощению холодной ветчины и курицы. Элизабет начала медленно отходить. Но спокойная пауза длилась недолго, потому что по окончании ужина заговорили о музыке и пении, и она с ужасом увидела, что Мэри – после непродолжительных уговоров – собирается порадовать компанию. Частыми красноречивыми взглядами и знаками Элизабет попыталась предотвратить проявления такой услужливости, но тщетно – Мэри сделала вид, что не поняла их. Она была в восторге от такой возможности продемонстрировать свое исполнительское умение и поэтому начала петь. Элизабет, не отводя глаз, наблюдала за ней с крайне болезненными чувствами; прослушав несколько куплетов, она с нетерпением ждала окончания песни, но напрасно – Мэри, расценив одобрительные возгласы присутствующих в качестве поощрения, после непродолжительной паузы начала петь снова. Способности Мэри явно были недостаточными для такого выступления: у нее был слабый голос и неестественно чопорный стиль исполнения. Элизабет готова была умереть от стыда. Она посмотрела на Джейн, чтобы понять, как та переносит такую муку, но сестра ее спокойно разговаривала с Бингли. Тогда она посмотрела на двух его сестер и увидела, что те делают друг другу насмешливые знаки. Затем Элизабет перевела взгляд на Дарси, однако выражение его лица оставалось проникновенным – серьезным и важным. Она посмотрела на своего отца, умоляя, чтобы тот вмешался, потому что Мэри могла так петь всю ночь. Он понял намек, и, когда Мэри закончила вторую песню, громко сказал:

– Наверное, этого достаточно, дитя мое. Ты выступала просто прекрасно и утешала нас своим пением достаточно долго. Пусть теперь другие девушки поют.

Мери сделала вид, что не услышала, и явно смутилась; Элизабет стало неловко за нее и своего отца, и она начала опасаться, что ее попытка не дала нужного результата. Теперь настала очередь других присутствующих сказать свое слово.

– Если бы мне, – сказал мистер Коллинз, – выпало счастье уметь петь, то мне было бы очень приятно порадовать общество какой-нибудь хорошей песней, поскольку считаю музыку невинным занятием, отнюдь не противоречащим профессии священника. В то же время я не собираюсь утверждать, что у нас есть право уделять ей слишком много своего времени, потому что в жизни надо заниматься и многими другими делами, а у приходского священника таких дел много. Самое главное – это распределить десятину таким образом, чтобы не обидеть себя и не забыть при этом о своем покровителе или покровительнице. Кроме того, он должен писать проповеди; а остального времени как раз хватает на выполнение приходских обязанностей, а также по уходу за своим жилищем и его улучшением, которое он просто обязан сделать как можно более удобным и уютным. А еще я считаю немаловажным, чтобы священник был чутким и доброжелательным ко всем, особенно к тем, кому он обязан своей должностью. Последнее я считаю его обязанностью – и плохого мнения я был бы о том, кто не воспользовался возможностью выразить свое уважение к родственникам этих людей.

Свою речь, настолько громкую, что ее услышала половина присутствующих в комнате, мистер Коллинз закончил поклоном в сторону мистера Дарси. Некоторые с удивлением смотрели на него, некоторые прыснули, но, кажется, никто не обрадовался так, как обрадовался мистер Беннет. Жена же его вполне серьезно восхваляла мистера Коллинза за такую рассудительную речь, шепотом отметив леди Лукас, что он чрезвычайно умный и добропорядочный молодой человек.

Элизабет подумала, что если бы даже члены ее семьи заранее договорились продемонстрировать все свои способности в течение одного вечера, то все равно им бы не удалось сделать это с большим рвением и успехом, чем сейчас, а ее сестре и мистеру Бингли очень повезло, что последний просто не заметил какой-то части этой демонстрации вообще – не имел склонности раздражаться по поводу тех глупостей, свидетелем которых он определенно стал. Конечно же, плохо, что две его сестры и мистер Дарси имели такую прекрасную возможность насмехаться над ее родственниками, и она никак не могла решить, что было более невыносимым: молчаливое презрение со стороны указанного джентльмена или наглые улыбки двух дам.