Гордость и предубеждения женщин Викторианской эпохи

В этой компании свободомыслящих интеллектуалов, столь непохожих на ее прежних знакомых, Мэри особенно выделила швейцарца Генри Фюзели. Художник, историк и теоретик искусства, он был необычайно красноречив и казался Мэри гением. Она внимательно слушала его речи, старалась уловить их сокровенный смысл, запомнить на всю жизнь те драгоценные мысли, которыми он делился с публикой. Она была отчаянно необъективна и возмутительно нерациональна. Фюзели воплощал то стихийное романтические начало, об опасности которого Мэри написала столько разумных слов и под власть которого так неожиданно попала. Не судите ее сурово: у Фюзели и вправду был своеобразный талант. Еще один знаменитый английский писатель, сэр Гораций Уолпол, основоположник жанра ужасов в английской литературе, современник Фюзели, отозвался о художнике так: «поразительно безумен, безумен как никогда, безумен целиком и полностью». На его картинах королева эльфов Титания страстно целовала осла, три ведьмы ворожили Макбету, безумная леди Макбет бродила в приступе лунатизма, терзаемая муками совести, прорицатель Тиресий пророчествовал из царства мертвых Одиссею, призрачные женщины в струящихся одеждах чередой проходили по гребню холма, Кошмар в виде безобразного чудовища сидел на груди у спящей девушки.

Сто лет спустя дарование Фюзели оценит великий знаток темных сторон человеческой натуры Зигмунд Фрейд и повесит в своей приемной репродукцию его самой знаменитой картины «Кошмар». Возможно, узнай он историю Мэри, он сказал бы, что, вынужденная подавлять много лет свою сексуальность, она не смогла устоять против столь ясного призыва раскрепостить фантазию, отпустить на волю воображение.

Но Фюзели женат, а Мэри пока еще может скрывать свои чувства.

Политика

В 1790-х годах взгляды новых друзей Мэри были обращены в сторону старого заклятого друга и верного врага Англии. За проливом, во Франции, творились дела, вызывавшие у английских сторонников прогресса жгучий интерес.

Начиналось все как обычно: в 1787–1788 годах во Франции разразился очередной экономический кризис. Здесь не обошлось без Англии: именно из-за наплыва на рынок дешевых английских сукон многие знаменитые французские мануфактуры закрылись, и тысячи рабочих и подмастерьев оказались на улице, а их семьи – на грани голода. Их положение ухудшил неурожай 1788 года.

«Наверху», в правительственных кругах, никто, разумеется, не голодал и не пошел по улицам с сумой, но все же кризис ощутили и там: дефицит в королевской казне превысил 80 миллионов ливров, а государственный долг – 4,5 миллиарда ливров. Другие европейские страны стали с подозрением относиться к Франции и больше не хотели давать ей займов. Король, как водится, великодушно предложил решить проблему дефицита, возложив часть налогов на первое и второе сословие – дворян и духовенство. Дворяне и духовенство, как этого и следовало ожидать, отказались. Не помог даже созыв Генеральных штатов – французского парламента, который собирался только в экстраординарных случаях. Хотя генеральный контролер финансов Неккер посоветовал на сей раз увеличить в два раза число депутатов от третьего сословия – пестрой группы, в которую объединялись люди, не вошедшие в первые два сословия, – из-за несправедливого механизма голосования введения новых налогов добиться не удалось.

Но третье сословие, а к нему относились не только купцы, ремесленники и крестьяне, но и образованные люди свободных профессий: ученые, адвокаты, врачи и журналисты, почувствовало свою силу. Страну наводнили памфлеты, резко критикующие роскошь королевского двора, слабость королевского правления и жадность двух первых сословий и призывающие к переустройству государства: превращению Генеральных штатов в постоянно действующее Национальное собрание, которое будет создавать законы, учитывающие интересы простого народа. В этом опять-таки не было ничего из ряда вон выходящего. Англичане уже несколько веков гордились своим парламентом и посмеивались над отсталыми французами, которым еще только предстояло познакомиться с «прелестями» парламентского правления, – слова Джона Хорна Тука о «развесистом дереве коррупции» были отнюдь не преувеличением.

Летом и осенью 1789 года события сменяли друг друга быстрее, чем англичане и французы успевали опомниться.

17 июня третье сословие провозгласило Генеральные штаты Национальным собранием.

20 июня король приказал закрыть зал заседаний и распустить собрание. Но депутаты собрались в зале для игры в мяч и дали клятву продолжать работу.

23 июля король вновь предпринял попытку распустить парламент, но депутаты ответили, что покинут зал, «лишь повинуясь силе штыков».