Гордость Карфагена

Воду в фонтане на главной площади выпили досуха. Мраморную чашу заполняли обмякшие тела: одетые и раздетые люди, перепачканные красно-коричневым вином и масляными пятнами от жирной снеди. Их руки все еще сжимали обглоданные кости. Губы, открытые утренней прохладе, блестели от слоя жира. Высокие неистовые костры угасли до тлеющих углей. Их мерцание придавало сцене нереальный вид. Ганнону казалось, что он смотрит не на празднующий, а на побежденный город. Странно, подумал он, что эти две противоположности имели так много общего для непредвзятого глаза. Среди храпевших солдат сновали оборванцы из обоза — нищий люд, собиравший те малые ценности и безделушки, которые остались лежать на земле рядом с пьяными владельцами. Даже такое отребье имело добычу от прошедшей ночи.

Зайдя в несколько конюшен, он тычками вывел конюхов из пьяной дремоты и заставил их работать. Каким бы ни было похмелье людей, животные нуждались в заботе. Позже, призвав жрецов Ваала, Ганнон попросил их провести ритуалы благодарения и восхваления за благополучное возвращение армии. Он решил сделать подношение богам — почти такое же, как в прошлый вечер, но на этот раз более степенное и неторопливое. Он спешился, снял сандалии и, держа их в руке, вошел в храм. Его босые ноги звонко шлепали по ступеням мраморной лестницы, которая вела к главному входу в святилище. Ганнон двигался медленно: во-первых, из почтения, во-вторых, потому что не имел другого выбора. Ступени располагались под небольшим углом. Перемещаться быстро по ним было трудно. Людям приходилось аккуратно ставить ноги на каждую из них. Такой порядок ощутимо увеличивал чувство благоговения и воплощал в себе приближение к богу.

В притворе храма Ганнону сообщили, что главный жрец Мандарбал не сможет повидаться с ним. Он был занят важными делами и не имел возможности прерваться даже на минуту, а за его церемониальными действиями не мог наблюдать ни один посторонний человек. Ганнон удалился ни с чем, с трудом спускаясь по ступеням бога и чувствуя обиду на пренебрежение, которое он ничем не заслужил. Фактически, он был самым набожным из братьев и уважителен к жрецам. Он первым призывал их на помощь и щедро благодарил за каждый успех. Однажды Ганнон признался Мандарбалу, что если бы он не был сыном Гамилькара, то принял бы жреческий сан. В ответ священник просто хмыкнул.

Через несколько часов Ганнон поднялся на террасу, откуда открывался вид на площадку для тренировки слонов. Он наблюдал, как объездчики обихаживали животных и, колотя их палками, обучали коротким приказам. Несколько раз ему хотелось спуститься и пройтись среди больших зверей, касаясь руками их грубых волос и морщинистой плоти. Ганнону нравилось беседовать с погонщиками, знавшими толк в своей работе. Однако в этот день его остановили тревожные мысли и мрачные воспоминания, которые, казалось, приходили к нему только для того, чтобы испортить настроение. Они проникли туда, где он не видел, не слышал и не двигался, и полностью овладели им, хотя он по-прежнему пребывал в физическом мире.

Ганнон вспомнил детство, прошедшее в тени старшего брата. Он боготворил и проклинал его за это. Никогда не прекращающиеся авантюры Ганнибала всегда заканчивались успехом. Даже сейчас Ганнон испытывал ревность оттого, что отец считал одаренным только перворожденного сына. Гамилькар подчеркивал его таланты тысячи раз по тысяче разных причин. Всю юность Ганнон возмущался тем, что Ганнибал превосходил его сначала в детских играх, затем в физическом сложении, которое расцветало и крепло, будто сорная трава. Их разница в возрасте составляла всего два года, но он видел, как старший брат перешел из семейного круга в свой собственный мир, став вскоре его центром. В каких-то отношениях он казался юным выскочкой, и, тем не менее, люди признавали, что к нему перешли все задатки великого военачальника. Нельзя сказать, что природа обделила Ганнона своим вниманием. Высокий и сильный, он ловко обращался с любым оружием. Он учился по тем же учебникам, тренировался у тех же ветеранов, постигал историю войн у тех же наставников. Однако в глазах отца было место только для одной звезды, и Ганнону никогда не удавалось поразить его своим блеском. Гамилькар редко позволял ему командовать отрядом больше чем в сотню солдат. А при первом серьезном столкновении Ганнон потерпел трагическую неудачу.