Гордость Карфагена

Хотя Ганнибал не хотел признаваться в этом даже самому себе, он чувствовал приступ вернувшейся меланхолии. Его руки и ноги налились тяжестью. Мысли двигались более медленно и все чаще цеплялись за воспоминания о прошлых событиях вместо активного планирования будущих побед. Осматривая земли чужого народа, он удивлялся тому, какой смутной стала его память о родине. Командир пытался представить себе плантации к югу от Карфагена; пустыню, ведущую в страну нумидийцев; холмы Гетулии, которые он видел в юности во время путешествия в Иберию — они с отцом проехали тогда почти через всю Северную Африку. Эти сцены по-прежнему жили в нем, но их трудно было вызвать в памяти. Они тускнели и исчезали, смешиваясь с образами дикой Иберии, горных пиренейских пастбищ и альпийских озер, которые встречались им в горах. Ни одна сцена из пыльного архива воспоминаний не задерживалась долго, как будто реальных ландшафтов вообще не существовало, а имелись лишь воображаемые части разных стран, куски которых стыковались друг с другом странным образом. Он внезапно подумал о братьях, о своей тоске по ним, об их письмах. Ганнибал знал, что Ганнон вырвался из плена и что они с Магоном наводили порядок в Иберии, пока Гасдрубал пытался сохранить их владения. К сожалению, его информация была разношерстной и поверхностной. Она создавала больше вопросов, чем ответов.

Мономах подошел к нему, но не посмел мешать его раздумьям. Он просто встал слева, в пустом пространстве, порожденном слепым глазом командира. Ганнибал вспомнил, как однажды отец рассказал ему, что Мономах, впервые появившись в армии, походил на бешеного волка. Генералы потратили много сил, чтобы сделать из него солдата. Мономаха пришлось приручать, как животное, чтобы хоть немного управлять его жестокостью. А Махарбал недавно сообщил, что Мономах поклялся не проводить ни дня без убийства человека. Ганнибал не проверял истинность этого заявления, но у него не было повода сомневаться в нем.

— Что-нибудь придумал? — спросил командир.

— Нам не нужно уходить отсюда, не насытив кровью наши мечи, — сказал Мономах. — В противном случае мы будем выглядеть глупцами. Если бы я командовал армией, то уничтожил бы этот город.

— Ты не командуешь армией. Говори о том, что можешь сделать, а не о радужных мечтаниях.

— Как воин я дам тебе совет, — проворчал генерал мрачным голосом.— Отдай их детей Молоху. Бог голоден. Мы не чествуем его, как следует.

— Мне не нужно убийство горожан, — ответил Ганнибал. — В мертвом виде они бесполезны. Все, что мы сделаем здесь, ославит нас перед другими.

— Кровь может и прославить.

Ганнибал преодолел желание повернуть голову и посмотреть на человека здоровым глазом. В расположении собеседника был какой-то стратегический маневр, что-то уничтожавшее возможность ответа. Он знал, что Мономаху нравится оставаться в загадочной тени.

— Хорошо, я даю тебе разрешение, — сказал он. — Приступай к осаде. Блокируй их со всех сторон. Мори голодом. Бросай гниющие трупы в верховье реки. Строй механизмы, которые понадобятся тебе. Делай, что хочешь, но этот город должен стать нашим.

Мономах ничего не сказал. Он даже не кивнул и не скривил губы в усмешке. Однако Ганнибал знал, что генерал был доволен. Он никогда не встречал в своей жизни человека, столь одержимого кровопролитием. Этот воин грыз кость войны, как никто другой. Он действительно походил на волка, подумал Ганнибал. Командир наконец повернулся, чтобы рассмотреть Мономаха. Нет, его отец ошибался. Таких существ нельзя приручить.

* * *

Имко Вака пребывал в смущении. После Канн в его уме царил хаос, и по прошествии месяцев порядок в мыслях так и не появился. В какой-то части его сознания тот памятный день резни не прекращался никогда. Звон мечей по-прежнему звучал за его левым ухом, а память постоянно возвращала на поле боя, где Вака все еще шагал по телам, отбивая удары и нанося разящие выпады. В своих снах он плыл по морю трупов, с трудом протискиваясь между торсов, рук и ног. Казалось, что он не сможет закончить эту битву, забыть ее, увидеть мир без крови, вздохнуть без отвращения к зловонным запахам, которые навсегда прилипли к волоскам в его ноздрях. Но почему такой день переплетался с его воспоминаниями о существе небесной красоты?