Гордость Карфагена

Магон хотел улыбнуться и возразить Силену, но не нашел подходящих слов. Ему не хотелось спорить с греком. Какое-то время они стояли в молчании. Чуть позже, заметив Бомилькара , Магон кивнул писцу, и они оба начали наблюдать за приближением мужчины. Тот шагал в полном вооружении и с поклажей на спине, как делал это с самого начала восхождения. Чтобы быть примером для солдат, объяснял Бомилькар. Заледеневшая поверхность снежного покрова заставляла его соблюдать осторожность. Он ставил одну стопу на грунт, давал ей время, чтобы утвердиться на земле, затем толкал массивное тело вверх и делал следующий шаг, вытягивая ногу из снега, как дерево с толстыми корнями. Магон и Силен не сводили с него глаз, пока он не оказался рядом с ними.

— Опять придумываешь сказочки, грек? — спросил Бомилькар .

— Я как раз придумал одну, — ответил летописец. — Это будет сказка о зимнем безумии. Ты станешь ее главным героем, мой друг. Голиафом, застрявшем среди горных пиков.

— Твой язык не знает усталости. Когда ты не сможешь шевелить ногами, я верю, твой язык отрастит огромные крылья и вознесет тебя на снежные вершины.

Силен нашел этот образ забавным. Он хотел продолжить разговор, но Бомилькар прошел мимо них и вскоре исчез за стеной снегопада.

— Могу поспорить, — прошептал грек Магону, — что он начал готовить эту шутку еще на подступах к Роне.

К полудню, когда воздух немного прогрелся, они шагали позади длинной колонны людей. Магон, нагруженный гораздо меньше, чем Бомилькар, тоже шел пешком, предполагая, что пот и усилия генерала подбодрят солдат вокруг него. Это была нелегкая жертва. Снегопады, холодные ночи и жаркое солнце, сиявшее в ясные дни, создали слой талой жижи под коркой снега и льда. Люди часто обманывались, думая, что снежный наст даст им прочную опору. Их ноги проваливались сквозь верхний слой и погружались в вязкую слякоть. Затем они осторожно делали новый шаг, еще один и постепенно начинали верить, что корка снега в этом месте крепкая. Однако чуть позже лед снова проламывался под ними, и люди погружались в жижу до икр, а иногда по колено или вовсе по пояс. Вьючные животные барахтались в грязи, увязая в ней так глубоко, что их обезумевшие головы едва торчали над поверхностью снега.

Естественно, что офицеры питались лучше солдат. Благодаря такому преимуществу Магон имел больше сил для движений. Поначалу он вытаскивал людей, застрявших в грязном месиве, вскапывал снег руками, разрезал лед клинком, подталкивал солдат и шлепал животных по крупу. Позже, когда его руки, онемев от холода, не могли уже держать меч или копать снег, он просто выкрикивал поощрения, приказы и проклятия, заставляя подчиненных идти вперед. Это длилось часами — одно невыносимое мгновение переходило в следующее. Каждый шаг был похож на предыдущий. Лица воинов сливались друг с другом. Погруженные в снег тела ничем не отличались в своей безнадежной усталости. Слезящиеся глаза, потрескавшиеся губы, с которых слетали тихие просьбы, скорченные пальцы, разгребавшие крошево льда — все это не имело начала и конца. Таков был их мир, в котором жизнь не имела смысла.

Магон потерял счет моментам, когда ему казалось, что он достиг последней вершины. Проходило мгновение, и он понимал, что находится на выступе горного склона, на очередном бугре или карнизе, за которым начинались новые высоты. Это сводило с ума. Ландшафт менялся, будто по воле коварного и злого бога. Стоило отвести взгляд, и горы поднимались выше. Но самым обидным было то, что мир скрывал свою изменчивость. Когда Магон осматривал местность внимательным взором, вершины прекращали движение и напускали на себя невинный вид, словно звери, с покорно опущенными холками.

В какой-то момент, который остался неотмеченным во времени и памяти, Магон перестал помогать другим людям. Он молча шел вперед, потеряв отставшего Силена. Таким чудовищным было это восхождение. Сначала он проходил мимо некоего человека; чуть позже тот проходил мимо него. Это просто закон бытия, понял Магон. Каждый боролся сам за себя. Он стал похожим на других. Его улучшенного рациона не хватило для того, чтобы выделиться на фоне остальных людей. Тело начало питаться собственной плотью. Он чувствовал процесс усыхания, растворения тканей под кожей, вытягивания жидкостей из мышц. Вместо них оставались тонкие связки, туго натянутые постоянным движением. Они почти не подчинялись его приказам.