Гордость Советской Белоруссии. Книга I

– Ну, на Савицкого, как говорятся, архив закрыт. У него 10 биографий. Хотя я лично знаю двенадцать. Но это уже совсем другая тема… В 1947 году, когда в Минске открылось художественное училище, у нас было несколько человек, которые до войны учились в Витебске. Тот же Юзик Пучинский, Борис Непомнящий. Нам было по 16–17 лет, а им по 26–30. Мы их уже считали мэтрами. Потому что у них за спиной была не только война, фронт, но и художественное образование. А мы в лучшем случае успели попользоваться в Доме пионеров цветными карандашами. Кстати, многие мои друзья, после окончания художественного училища, а потом института, уехали по распределению в Витебск. Уехал Евгений Красовский, потом Викентий Ральцевич, великолепные живописцы, а Викентий в то время был ещё и одним из лучших белорусских графиков. С Ральцевичем у меня вообще связаны не только творческие, но и житейские воспоминания. Мы с ним исколесили, а точнее исходили все Полесье, побывали в таких местах, где, если можно так выразиться, нога человека не ступала. Потом уже, когда я рассказал об этом путешествии, Владимир Мулявин туда отправился, слушал, записывал песни полешуков, проникался духом народа. Но первыми были мы. Собирали коллекцию утвари: вереньки разные ковши, черпачки, прялки, черную керамику и как это не удивительно сегодня покажется – лапти. Местные жители на нас сначала смотрели как на инопланетян, зачем им это старье? Случалось, даже в хату не пусками. А потом, когда узнали что мы художники и нам для работы нужны эти вещи, в горницы свои зовут, извиняются. «А мы думали, вы якие-то шпиёны.» Нам это было смешно, надо же додуматься, в такой глухомани – шпионы. И на Витебщине подобным образом меня сначала встречали. Но здесь жизнь была более цивилизованная. Хотя если разобраться и на Полесье и на Витебщине, была своя, НАСТОЯЩАЯ цивилизация, которую, увы, мы безвозвратно теряем.

– Но сохранились альбомы с вашими зарисовками, путевыми заметками… Я вообще считаю, что это одно из богатейших ваших наследий, которое предстоит ещё изучить, обнародовать, издать.

– К сожалению, многое утеряно. Но из того, что осталось, действительно можно составить целую библиотеку. Я когда их листаю, то поражаюсь, это не сделал, это забыл, сейчас надо бы сделать. Но времени, увы, мало уже осталось. Я до сих пор питаюсь этими рисунками, проникаюсь их духом, и как будто ко мне возвращается моя молодость. Я не люблю листать чужие фолианты, мягко выражаясь, заимствовать чужие идеи. Нет, монографии великих художников, (а их в мире не так уж как кажется, было и много), я, конечно, читаю, картины изучаю. Музеи при малейшей возможности посещаю. Но в работе в основном пользуюсь только своим изобразительным материалом. И мне этого материала хватает уже 50–60 лет. И думаю, лет на сто еще бы хватило. Настолько активно мы тогда вошли в этот мир. Потому мне так легко было иллюстрировать книги Аркадия Кулешова, Ивана Мележа, Янки Брыля, Василя Быкова, Ивана Шамякина… Я оформлял произведения многих молодых писателей и в «Маладосци», и в «Немане». Увиденное тогда, во время путешествия по республике, стимулировало мое проникновение в потрясающий мир белорусской жизни. Сидя в Минске этого не сделаешь.

– У Ильи Репина под Витебском в Здравневе, была дача, где он написал ряд прекрасных работ вошедших в историю изобразительного искусства. У вас в Витебской области, под Браславом тоже была своя дача, где вы плодотворно работали на протяжении многих и многих лет. Расскажите, как она у вас оказалась?