Горе одному

Там пошел в лес. В первый раз он не дошел — далеко было и проголодался. На другое утро взял кусок хлеба, и, едва солнце поднялось, Там — за ним. Идет-бежит, торопится, а не поспевает. Только в самую середку леса зашел, а солнце уже за деревьями прячется. Влез Там на высокое дерево, смотрит, в какой стороне солнце ложиться будет. Видит — за лесом опять поле, деревни и снова поле. Солнце за ними скрылось, а ложиться и не подумало. Обманула, выходит, бабка, или сама не знала…

Слез Там на землю, а в лесу уже темно, дороги домой не найти.

«Ничего, — думает Там, — я теперь хоть на лешего посмотрю. Коли домового нет, может, хоть леший есть?»

Про домового и лешего ему тоже бабка рассказывала. Насчет домового он проверил: лазил ночью и под печку, и в чулан, и в подполье. Не оказалось нигде домового, не было. «Бабка старенькая, — решил тогда Там, — видит плохо, вот ей домовой и померещился».

Ночью в лесу темно, жутко. Таму боязно, а он сидит, ждет, страху не поддается. Притаился под кустом, его и не видно и не слышно.

Ночью для всех лесных жителей самая настоящая жизнь и начинается. Повылезали они из норок, из своих тайничков, чтобы поразмяться, подкормиться, других посмотреть и себя показать. Мыши, засуетились, еж колючий по своим срочным делам пробежал. Потом филин на дереве пугукать начал, других лесных жителей пугать. Он пугает, а им не страшно, они своими делами занимаются.

Зайчиха зайчат вывела обучать, какую травку щипать, какие кустики обгладывать, как от лисы и от филина хорониться. Наверху, на дереве, белка зачокала. Потом и лиса пробежала, помахала пышным хвостом. Вот только птиц, кроме филина, не было слышно. Но чуть-чуть небо начало светлеть, и они голос подали. Запели нежно малиновки, потом дятел, усердный работник, застучал, скворцы спозаранку поссорились, а потом и кукушка начала года отсчитывать. Там принялся считать, сколько ему лет жить, но то ли он, то ли кукушка сбилась, счет и спутался…

А лешего так и не оказалось. «Может, леший меня испугался? — подумал Там. — Так чего ему бояться? Я — маленький, а он, леший, — большой и старый. Значит, его просто нету, — решил мальчик, — выдумали его люди. Только потом, когда стал большим, Там понял, что люди, если чего-нибудь не знают или не понимают, всегда выдумывают, и обязательно пострашнее…

Ночь не спавши, Там притомился да под тем кустиком и заснул. Здесь его и нашли отец с матерью и прочие люди, которые пошли разыскивать Тама.

Стали его ругать: зачем без спросу в лес убежал?

Там объяснил, рассказал все, что видел, и сказал, что лешего никакого нет, он сам проверил. Люди над ним смеются: ишь малый что выдумал! Среди них случился молодой учитель. Он сказал, что смеются зря: парнишка маленький, а ничего не боится, до всего своим умом доходит.

Подошла Таму пора учиться, он поступил в школу.

Тута тоже в школу отвели. Он ревел, упирался — очень ему не хотелось. Учился он через пень-колоду, так, только место занимал.

— Я и так проживу, без ученья! — говорил Тут. — У меня отец знаешь кто? Вот то-то!

А Там учился. Узнал в школе про всякие машины, разные науки, другие страны. Кончил школу и захотел дальше учиться, свет посмотреть. Звал с собой и Тута, но тот не захотел.

— Чего еще учиться, смотреть? Все одно, — говорит, — мы самые главные, самые лучшие, лучше нас никто ничего не придумает. Мы и своим умом проживем! Пускай у нас учатся!

Там уехал, а Тут остался.

Сидел он все время дома и наедал живот. Так наедался, что дышать не мог: все боялся, что другие съедят больше. А потом, наевшись до отвала, смотрел осоловело по сторонам — что бы припасти на другой раз?

Братья и сестры его помирали от разных болезней. Тут не плакал, а радовался:

— Хорошо! Мне больше достанется!

Ему досталось всё: и дом, и двор, и хозяйство. Из хозяйства он больше всего любил свиней: они тоже, как Тут, ели жадно, много и ничем не интересовались.

Тут и теперь наедался про запас, боялся, что другие съедят больше. Он даже на своих стариков — отца с матерью — сердился и кричал:

— Толку от вас нет, а есть вам — давай! Всё сожрете, а что я сам завтра есть буду?

Он все время думал и говорил про «завтра», хотя завтра у него не было, потому что всегда, каждый день, было то же, что и вчера.

Теперь Тут вовсе никуда не ходил. Он и голову-то поднимал только для того, чтобы посмотреть, скоро ли сядет солнце и когда можно будет идти спать. Даже через забор смотрел редко — если соседи несли что-нибудь к себе домой. Тогда он завидовал и сердился.

Прошло время, и Там вернулся. Был он все такой же худой, никакого имущества не имел, только и перемен, что глаза у него все время горели, будто видели такой свет, что когда-то навсегда отпечатался в них. Но Тут смотрел не в глаза, а на обтрепанные Тамовы штаны и старые башмаки.

— Эх, ты! — смеялся Тут. — С чем уехал, с тем и приехал? И зачем только таких посылают?! Вот я бы уж понавез — чемоданы бы все треснули!