Горе от ума?

Модная ныне гипотеза Большого взрыва, создавшего видимую нами Вселенную (Метагалактику), – торжество механического физико-математического мировоззрения. В таком случае каждый из нас, человечество, вся земная жизнь предстают бессмысленной малостью, жалкой плесенью на одном из ничтожных осколков чудовищного взрыва.

Что-то более нелепое о происхождении Мироздания трудно придумать. Однако почти все крупнейшие современные физики, астрономы, космологи соглашаются с этой идеей только потому, что она является следствием систем формул и теорий. Нет никакого вразумительного обоснования её с позиций философии, здравого смысла, наук о Земле и Жизни.

Вспоминается сказка Андерсена «Новое платье короля». Хочется быть мальчиком, воскликнувшим: «А король-то голый!»

Владимир Соловьёв сначала интересовался преимущественно концепцией цельного знания: эмпирического, рационального и мистического (их он не вполне корректно отождествлял с наукой, философией и религией). К этому периоду относятся его работы «Чтение о богочеловечестве», «Три силы». Затем углубился в проблемы христианских церквей, возможности их воссоединения и установления – в идеале – царства Христа на Земле, теократического правления.

Следующей центральной темой стала нравственная философия, эстетика и этика («Смысл любви», «Три разговора», «Красота в природе», «Теоретическая философия», «Оправдание добра»). В основе его мировоззрения – знание науки и философии, вера в Бога, Богоматерию, Богопознание. Он предполагал путь цивилизации как восхождение от зверочеловека к богочеловечеству – торжеству истины, добра.

Вера в прогресс не отрешила его от реальности. Он убедился, что в обозримом будущем не предвидится переход к духовно возвышенному человечеству, объединённому и вдохновлённому учением Иисуса Христа. Более вероятным стал выглядеть трагический финал человеческой истории.

…Философские труды Владимира Сергеевича не дают оснований предполагать у него видения, подобные тем, которые были, скажем, у Сведенборга. Но в конце сентября 1898 года в поэме «Три свидания» поведал он о своих мистических переживаниях. В примечании пояснил:

«Осенний вечер и глухой лес внушили мне воспроизвести в шутливых стихах самое значительное из того, что до сих пор случилось со мною в жизни. Два дня воспоминания и созвучия неудержимо поднимались в моём сознании, и на третий день была готова эта маленькая автобиография, которая понравилась некоторым поэтам и некоторым дамам».

Странно, конечно, что «самое значительное», случившееся в его жизни, он изложил «в шутливых стихах», иронично-игриво упомянув, что они понравились «некоторым дамам». Или он в данном случае предстал как поэт, а не философ, или скрыл за иронией свои интимные переживания, или то и другое вместе.

Он вспомнил свою первую любовь и муки ревности:

И в первый раз, – о, как давно то было! —

Тому минуло тридцать шесть годов,
Как детская душа нежданно ощутила
Тоску любви с тревогой смутных снов.
Мне девять лет, она… ей девять тоже.
«Был майский день в Москве», как молвил Фет.
Признался я. Молчание. О, Боже,
Соперник есть. А! он мне даст ответ.
Дуэль, дуэль! Обедня в Вознесенье.
Душа кипит в потоке страстных мук…

Его обуревали вполне нормальные чувства. Вряд ли тогда он предполагал нечто иное. Но в память врезалось: у алтаря

Пронизана лазурью золотистой,
В руке держа цветок нездешних стран,
Стояла ты с улыбкою лучистой,
Кивнула мне и скрылася в туман.

Таким было первое свидание с образом, который Гёте назвал «Вечной Женственностью», а Владимир Соловьёв отождествлял с Софией и Богоматерью:

Не веруя обманчивому миру,
Под грубою корою вещества
Я осязал нетленную порфиру
И узнавал сиянье Божества…