Горе побежденным

Фелькерзам говорил серьезным голосом — подобные рисунки он видел, много «эротических моментов» имеется в японской пропаганде в эти дни, ведь доминирование одного самца над другим в подобных позах самой природой обусловлено. Вот только, понятное дело, то пропаганда для «своих», с русскими пленными так не забавлялись. Но хотелось нагнать жути, ведь он хорошо помнил, вернее знал, что офицеры и команда этого броненосца потенциально может сдаться в плен.

— Понятно, господ офицеров не тронут, а вот квартирмейстера, — Фелькерзам показал на застывшего изваянием рулевого, — вполне могут оприходовать как гейшу пятого разряда, подзаборную проститутку, короче. Японцы росточка маленького, а наши матросы рослые и крепкие, вот их после «использования» по борделям и раскассируют, распишут, чтобы самураев ублажали в противоестественной манере.

Адмирал едва сдерживал смех, нарочито сделав голос громче и максимально серьезным тон — и обалдел, когда увидел, что «купились» на его детский розыгрыш. Каменное лицо рулевого с горящими глазами свидетельствовало, что теперь он будет драться насмерть, как и другие матросы, что по расписанию находились в рубке — молчали, но чуть хрипящее дыхание говорило о том, что будут драться до конца, и в плен сдаваться они не намерены. Офицеры чуть ли не отплевывались, а молоденький мичман даже тронул свои брюки с «кормы», так сказать, словно проверяя ее целостность. И засопел, нарушая тем правила хорошего тона — видимо, тоже решил драться до последнего снаряда.

— Корабль противника слева по курсу! Семь кабельтовых — по лунной дорожке идет!

— Осветить прожекторами трубы! Если не желтого цвета — открыть огонь на поражение!

— Ваше превосходительство! Может быть это нейтральный «купец», ведь нельзя же так, не убедившись…

— И хрен с ним, потом дипломаты отпишутся — незачем ночью близ вражеских берегов шастать! А потому, к бабке не ходи, у него полный трюм контрабанды! Трубы, какого цвета трубы?!

Два слепящих луча прожектора протянулись белыми дорожками к смутному силуэту большого корабля. И Дмитрий Густавович сразу увидел две трубы черного в темноте цвета, да и надстройки темные — явно не цивильный «трамп», а вполне боевой корабль.

— Черные трубы! Это «мару»!

— У него на баке пушка!

Теперь вражеский корабль разглядели все, от адмирала до матроса — и четверти минуты не прошло. Смирнов громко крикнул:

— Орудиям левого борта немедленно открыть огонь! Башенное — сегментными снарядами!

Этой команды давно дожидались — в освещенную огромную мишень, словно застывшую на волнах, первой ударило девятидюймовое орудие из каземата. Фугасный снаряд весом в восемь пудов рванул на надстройке, ослепив всех вспышкой — наводчик, видимо, опытный и умелый, раз поразил цель с первого выстрела. Да и цель близка — примерно с версту, не больше, и развернут бортовой проекцией. Какой тут может промах с пистолетной для такой пушки дистанции!

И тут же загремел весь борт, по врагу стала стрелять вторая девятидюймовая пушка, и все четыре старых 152 мм орудия. С кормы ухнула единственная новая шестидюймовая пушка Кане — перед отплытием из Либавы ее успели установить на месте срезанной надстройки на юте. И последней рявкнула башня двумя короткими «огрызками» — 305 мм пушки были установлены старого образца, длина ствола всего в 30 калибров. Запоздание понятное — хотя орудия были заряжены картечными снарядами заблаговременно, но нужно было чуть довернуть саму башню, чтобы навести их на цель.

— Ни хрена не видно, темной ночью, да еще дымный порох, — пробормотал Фелькерзам, стараясь разглядеть через пелену вражеский вспомогательный крейсер. И спустя четверть минуты увидел горящий «мару», прекрасно освещенный лучами прожекторов. Избиваемый русскими снарядами корабль заметно потерял ход, и приобрел крен с внутренним «освещением» — на нем что-то весело горело, причем в трех местах. А еще донесся животный вой смертельно раненых людей — пронзительный, на высокой ноте, от которого захолодело в глубине души.

— Лево руля! Батарее правого борта открыть огонь по готовности! Один залп и задробить стрельбу — нужно беречь снаряды! Передать фонарем на «Буйный» — добить неприятеля торпедой, — Смирнов словно споткнулся, и тихо подвел черту под командой, добавив еле слышно, — торпед у нас много, надо и миноносцам опыт приобретать.

Фелькерзам не вмешивался, слушая приказы капитана 1 ранга Смирнова — все слова были толковыми. Обязательно нужно дать «понюхать» пороха всем артиллеристам, пусть постреляют в горящий вражеский корабль и так «втянутся» в боевой режим, днем будет намного легче — какой-никакой, но первый опыт уже командой получен, причем успешный, что немаловажно для поднятия общего настроения.

Но в кое-чем приказы командира броненосца нужно было дополнить, и Фелькерзам громко произнес:

— И прикажите Коломейцеву от моего имени обязательно взять пленных — нужно знать, кого потопили, пусть выловят офицера! А команду не спасать! Не до пленных — пусть японцы сами своих вылавливают, их джонок тут утром много будет!