Горечь рассвета (СИ)

Роланд удивленно охает и, схватившись рукой за ушибленное место, резко отстраняется. Я лежу на спине, пытаюсь отдышаться и смотрю на прогоревшие кроны деревьев. Бока ноют ужасно, дыхание сбилось, а голова болит так, будто мне её кто-то оторвать пытается. Переворачиваюсь на бок, смотрю на Роланда и замечаю, что он тоже не в лучшем виде: порванная штанина, покрасневшая скула и слегка заплывший глаз — ему тоже пришлось кое-чем заплатить за эту драку. Удовлетворенно ухмыляюсь:

— Ну что, идиот, получил?

— Пошел на хрен! — говорит, вкладывая в слова всю злость, но чувствую, что ему эта драка нужна была не меньше, чем мне. Все-таки честный бой иногда лучший выход эмоциям. Особенно, если ты не умеешь плакать.

— Что будем дальше делать? — спрашиваю, в надежде, что, может, он сможет что-то придумать. Я слишком устал решать за всех — во мне совсем для этого не осталось сил.

— Будем, как и собирались, идти в Город. Не знаю, что мы там найдем, или, что ты там хотел найти, но в Лесу больше оставаться нельзя. У меня такое чувство, что за мной постоянно следят.

— Ты тоже это чувствуешь?

— Постоянно, — со вздохом отвечает Роланд.

— Ладно, давай отдышимся и двинем. Осталось совсем немного — минут за тридцать, думаю, дойдем.

Роланд молчит. Значит согласен. Он редко при мне молчит, потому что никогда не бывает со мной согласен. Сейчас тишина меня успокаивает — во всяком случае, мне не придется разбираться с его истериками.

Потому что, я чувствую, у нас все только начинается и истерик будет ещё предостаточно.

XV. Джонни. На дереве

Все это, конечно, очень хорошо, только как же хочется жрать.

Мне кажется, мой желудок урчит так сильно, что слышно на всю округу. Иду, выглядывая под ногами хоть что-то съедобное, но откуда на этой мёртвой земле взяться еде? Я согласен даже грызть кору и обгладывать кости, что в огромном количестве валяются под моими ногами, но только проблема в том, что коры нет, а есть только обугленные стволы несчастных деревьев. А на костях совсем нет мяса — максимум, куда сгодились бы они, так на изготовление украшений для женщин диких племён. Я-то, конечно, привычный чувствовать сосущую пустоту в желудке, но в последний раз такой голод ощущал в глубоком детстве. На помойке иногда по несколько дней приходилось сидеть на одной воде, без крошки хлеба во рту, но, став постарше, всегда мог стащить немного еды или подрезать кошелёк, обеспечив этим себе несколько недель сытой жизни.

Иногда я скучаю по прошлому — за тем видом адреналина, что дарило воровство. Наверное, кто бы что ни говорил, а ворами не становятся — ими рождаются. Или вернее другая фраза, что "бытие формирует сознание"? И если да, то был ли у меня шанс стать другим человеком — чище, лучше, порядочнее — не окажись я в младенчестве на помойке? Есть ли во всём мире человек, способный ответить на мои вопросы? Не уверен. Я пытался найти ответы у Генерала, но даже он не в силах был помочь.

Когда же закончится моё путешествие через этот омерзительный Лес? Сил моих уже нет смотреть на это пожарище и дышать смрадом, что ошибочно именуется воздухом. Стараюсь идти быстрее, нигде не останавливаясь и ни на что не обращая внимание, но когда-то наступит предел моему упорству, и в один не слишком прекрасный момент просто упаду на землю, не в силах сделать ни единого шага.

Отчего-то мне сейчас всё чаще вспоминаются сказки моей дорогой Иоланты. Особенно часто в памяти всплывает рассказ о доблестном рыцаре, которого ограбили на ярмарке и он не смог вернуться к своему войску, потому что вместе с деньгами у него украли перчатку его возлюбленной дамы — ту вещь, ради которой он, собственно, и воевал. Для него это был не просто ничего не значащий предмет гардероба, для него это был символ любви — того, что где-то в мире ещё остался человек, ожидающий его возвращения. Рыцарь поклялся найти воришку и вернуть назад дорогую сердцу вещицу. До самой смерти скитался бедняга по земле, его конь давно испустил дух в заморских странах и даже кости скакуна истлели, рыцарь совсем отощал и состарился, но все искал заветную перчатку. И только в самом конце жизненного пути, уже ощущая запах близкой смерти, он снова вернулся на исходную точку своего путешествия. В том городе, где его ограбили, он в окне лавки старьевщика увидел то, что так долго искал. Но было уже слишком поздно и, обезумев, рыцарь умер на следующее утро. Говорят, перчатка до сих пор выставлена в витрине, и никто не хочет ее покупать, а кто и купит по глупости, стремится вернуть поскорее обратно.

Почему именно эта сказка чаще других вспоминается? Почему я постоянно слышу в голове голос Иоланты? Я так отчетливо помню, как ее голос, мелодично разливающийся по округе тихой безлунной ночью под аккомпанемент сверчковых трелей и потрескивания догорающего костра, будоражил воображение.