Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую

Другое возражение против тезиса о вине Германии за развязывание войны, конечно, заключалось в том, что во всех европейских странах имелись собственные воинственные элиты, которые вынашивали империалистические планы. В последние десятилетия опубликован ряд работ, авторы которых анализируют дипломатию и военную политику основных стран-участниц Первой мировой войны^{120}. Это помогло взглянуть на причины войны извне^{121}. Для некоторых оппонентов Фишера это стало желанным уходом от тезиса “об исключительно германской вине за развязывание войны”^{122}.

Тем не менее уже в 1965 году Иммануель Гайсс задался целью отвести обвинение, что тезис Фишера чересчур германоцентричен. Гайсс составил из материалов, публиковавшихся бывшими противниками с двадцатых годов, популярный сборник документов, касающихся Июльского кризиса. Он пришел к выводу, что причины Первой мировой войны (непосредственная причина — одобрение германским правительством действий австрийцев против Сербии) коренятся в германской Weltpolitik[12], которая неминуемо несла угрозу Великобритании: “Германия выступала агрессором… умышленно провоцирующим Россию. [Это] поставило Россию, Францию и Англию в безвыходное положение… когда им не оставалось ничего иного, кроме как реагировать на непомерные немецкие амбиции”^{123}. В позднейшей работе “Долгая дорога к катастрофе: предыстория Первой мировой войны, 1815–1914 гг.” Гайс пошел еще дальше и заявил, что война явилась неизбежным последствием образования Германской империи полувеком ранее^{124}. Германия в 1848 году являлась “наиболее заметной «горячей точкой»”, в 60-х годах XIX века стала местом действия “наиболее экстремального варианта” европейского национализма, а после объединения — “сильнейшей державой континента”^{125}. По мнению Гайсса, именно “немецкая Weltpolitik привела Европу к мировой войне… Распространяя себя таким образом по миру… сами же немцы породили глубинный конфликт, который перерос в мировую войну”^{126}. Отсюда следует, что главной ошибкой германской внешней политики стал отказ от сближения с Великобританией, а строительство линейного флота “было равносильно объявлению войны Англии”^{127}. Действительно, теперь некоторые более консервативно настроенные историки настаивают, что брошенный Англии вызов был обоснованным, но ни один из них всерьез не настаивает на реальности такого вызова^{128}. Таким образом, англо-германская конфронтация стала одним из самых сложных, полидетерминированных событий истории нового времени.

Неизбежная война?

Значит ли это, что эпитафии на военных мемориалах справедливы? Действительно ли те “многие”, которых олицетворяет Неизвестный солдат, погребенный в Вестминстерском аббатстве, действительно погибли

за короля и страну,

за любимые дом и империю,

за святое дело справедливости

и за свободу мира [?]

Действительно ли бывшие ученики Винчестерского колледжа, чьи имена увековечены на школьном мемориале, “отдали свои жизни за человечество” — не говоря уже о Боге, стране и школе?^{129} Действительно ли выпускники Хэмптонской школы погибли, “защищая все то, что дорого сердцу англичанина, святое для нас слово… «независимость»? [а также] права и свободы”?^{130}

Большая доля (но не все) военных мемориалов на площадях, в школах и у церквей Европы — и тех, что изображают идеализированных воинов, скорбящих женщин, и тех, что, как в Тьепвале, просто перечисляют имена на камне или бронзе, — настаивают, что погибшие отдали свои жизни не напрасно^{131}. “Погибли за Родину” — вот наиболее частая эпитафия на французских памятниках (и военных, и гражданских, и надгробных)^{132}. “Даже если нам суждено погибнуть, Германия должна жить” (Deutschland muss leben, auch wenn wir sterben müssen), — написано на Мемориале погибшим воинам (на улице Даммторданн), мимо которого я ежедневно проходил, когда учился в Гамбурге. Авторы лишь нескольких памятников осмелились указать, что “жертва”, принесенная людьми, имена которых они запечатлели, была напрасной^{133}.

Таким образом, главный вопрос, на который я постараюсь ответить в этой книге, — тот самый, который задает себе всякий посетитель Тьепваля, Дуамона или любого другого крупного мемориала: действительно ли не напрасны были все эти жертвы — более 9 миллионов? На первый взгляд, ответ очевиден. Однако вопрос гораздо сложнее, чем кажется. Например, в самом ли деле Англии в 1914 году угрожала настолько серьезная опасность, что стране пришлось посылать миллионы новобранцев за Ла-Манш и далее, чтобы “измотать” Германию и ее союзников? Или: какие именно цели ставило перед собой германское правительство, объявляя войну? На эти вопросы я отвечу в главах 1–6. Я разберу угрозы, с которыми столкнулась каждая воюющая сторона (или считала, что столкнулась).