Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую

Объясняя выбор между инфляцией и дефляцией в каждом конкретном случае, историки ссылаются на социальные факторы и политическую культуру. Так, утверждается, что в Великобритании некоторые социальные группы, материальным интересам которых дефляция скорее вредила, все равно поддерживали “здравую идею” устойчивой валюты по экономически иррациональным причинам, ассоциируя гладстоновские традиции с прочными моральными устоями^{2161}. Франция избрала средний курс, умеренно девальвировав госдолг, что свидетельствовало о сравнительно высоком, но не абсолютном влиянии рантье во французском обществе. В Италии конфликт вокруг “распределения благ” оказалось невозможно разрешить в рамках парламентской системы, поэтому валюта была стабилизирована только при диктатуре Муссолини. Между тем в Германии влиятельная часть буржуазии — предприниматели и административно-деловая элита — перешла на сторону рабочего класса, поддержав инфляционную политику ради быстрого физического роста германской промышленности за счет акционеров, банков и держателей облигаций. Если раньше было принято считать, что выгоду от инфляции получал только большой бизнес, пользовавшийся преимуществами низкой реальной процентной ставки, низких налогов и низкого валютного курса, то теперь считается, что у рабочих тоже дела обстояли относительно неплохо^{2162}. С этой точки зрения инфляция выглядит незапланированным результатом консенсуса между промышленниками, профсоюзами и другими социальными группами, настроенными против дефляции^{2163}. Соответственно, рантье оказывались в проигрыше, но в целом и для общественного благосостояния, и для справедливого распределения благ инфляция была лучше, чем дефляция^{2164}. Имелись у этого и политические последствия. Хайнц Халлер в своей знаменитой статье рассчитал, что для того, чтобы сбалансировать бюджет без дополнительных заимствований со стороны государства, налоги должны были превысить 35 % от национального дохода. Нам такой уровень налогообложения может показаться весьма скромным, но, как пишет Халлер, в начале 1920-х годов он был бы политически неприемлем. По его мнению, инфляция “гарантировала Веймарской республике парламентскую форму правления”, так как любые попытки стабилизации бюджетной и денежно-кредитной политики приводили бы к политическому кризису^{2165}.

В сущности, все эти оправдания инфляции были в ходу уже в 1920-х годах. В июне 1922 года, на встрече с американским послом в Берлине, Ратенау (тогда бывший министром иностранных дел) и промышленник Гуго Стиннес предложили два разных, но не противоречащих друг другу объяснения германской политики:

[Ратенау] утверждал… что инфляция не вреднее для экономики, чем ограничение арендной платы, и что она отбирает средства только у имущих и отдает неимущим, а это — вполне уместная мера в такой бедной стране, как Германия. Стиннес… заявил, что речь идет о выборе между инфляцией и революцией — и что он предпочитает инфляцию^{2166}.

Стиннес считал инфляцию “единственным способом обеспечить населению постоянную занятость, требующуюся для выживания нации”^{2167}. “Дать работу трем миллионам солдат, вернувшихся с войны, было политически необходимо, — позднее объяснял он Хафтону. — Выбор был прост: кошелек или жизнь”^{2168}. Аналогичным образом высказывался и Мельхиор:

В тот момент это было необходимо с политической и социальной точки зрения и… если бы инфляцию удалось взять под контроль, экономика в долгосрочной перспективе не пострадала бы. Никто не планировал раскручивать инфляцию… Но она помогала создавать новый капитал, который позволял промышленности давать работу возвращающимся с фронта солдатам^{2169}.

Он также уверял, что убыточность государственных железных дорог позволяла “не увольнять 100 тысяч работников… которые, оказавшись на пособии, могли бы обратиться к политическому радикализму”^{2170}. Макс Варбург в ноябре 1923 года высказался еще яснее: “Остановить инфляцию значило бы вызвать революцию”^{2171}. Так думали не только предприниматели. Профсоюзный функционер Пауль Умбрейт, выступая против сокращения социальных расходов, фактически говорил о том же: “Если экономические и социальные последствия друг другу противоречат, предпочтение следует оказывать социальным интересам”^{2172}.