Горелом

— А я уж думал, что ты тоже хочешь избавиться от проклятого дара.

— Нет! — она удивлено подняла свои большущие глаза. Даже в темноте было заметно, как они блестят. — Почему? Если я могу помогать людям, то зачем же… — девушка смолкла растерянно.

— Мне показалось или он действительно причиняет тебе боль?

— Это не имеет значения, — и все же она невольно поежилась.

— С какой стати ты решила, что у тебя есть дар? Поверь, я не пытаюсь снова обидеть тебя, просто интересно, зачем ты стремишься к тому, от чего нормальные люди шарахаются?

— А как ты понял, что у тебя есть дар?

— Мне сказали.

— Кто?

— Моя мать. Она каждый день давала мне фломастеры, бумагу и уходила на работу. Я нарисовал очень много разных картинок. С небом, домами, деревьями, людьми и машинками… Как все дети. Мать обратила на них внимание лишь однажды, когда стопка дурацких рисунков рассыпалась по комнате от сквозняка… Следующее утро я встретил в приюте.

Над разломом повисла гнетущая тишина. Или она показалась такой только Яну? Во всяком случае, он не удержался от пояснения:

— Ни на одной картинке я не изобразил солнца. Мать заявила, что я чудовище.

— И ты поверил?

— Ну, я был тогда ребенком. Дети доверчивы.

— И очень восприимчивы. Знаешь, ведь никто не знает, как это происходит… Наверное, надо очень сильно не любить ребенка, чтобы он перестал верить в солнце. И если ему не встретится никто, кто вернет ему надежду, то он обречен стать…

— …гореломом, — закончил Ян сухо. — Не ты первая, кто проводит параллель между солнцем и любовью.

Амилия тихо засмеялась:

— А ты надеялся услышать из моих уст свежую истину?

— Вдруг ты знаешь?

— Нет. Но я знаю, что нет никого, кто не мог бы любить. Есть те, кто не хочет или ленится. Есть те, кто страшится. Но всегда найдутся те, кто готов рискнуть.

— А есть те, чья любовь несет беду.

— Когда женщина ждет ребенка, она не уверена, что тот будет счастлив. Она знает, что жизнь непредсказуема и в ней полно бед. Так что же, она обрекает его на несчастья, рожая?

— А стала бы она его рожать, если б знала, что он обречен на несчастья?

— Ты не так спрашиваешь. Лучше спроси так: а перестала бы она его любить, если бы знала, что он обречен на несчастья?

— Иногда несчастье так велико, что человек не в силах с ним сражаться.

— «Если вы считаете свою беду неодолимой…» — с неясным выражением процитировала Амилия. — Разбивая беду, ты не уничтожаешь ее, а множишь. К тому же, хоть скала и сокрушит волну, но однажды распадется сама… Лишь океан поглотит волну без остатка.

— Если пропускать через себя все, то недолго протянешь.

— Зато боль разделенная — вдвое меньше.

— То есть ты обрекаешь того, кого любишь разделять страдания? Вместо того чтобы оберегать его от них?

Девушка промолчала. Пауза была невелика, но показалось насыщенной и многозначной. Не для Яна — для его собеседницы. Что-то Амилия переживала в этот миг, сильно далекое от настоящего момента.

— Скажи, а твой жених ушел поэтому? Надоело делить боль?

— Муж, — поправила Амилия. — Откуда ты…

— Видел кольцо в чашке.

— Мы оба решили расстаться. Ему не нравилось то, что я делаю. Он не мог видеть, как мне бывает плохо.

— Не хотел видеть, как тебе плохо? А пристрелить из жалости он тебя не предлагал? — избавиться от привычки уязвлять не так-то просто. Ян спохватился лишь, когда едкая фраза сорвалась с языка.

Амилия зябко повела плечами и поплотнее завернулась в куртку:

— Он хороший человек, просто не всем хватает выносливости.

— У тебя любопытное представление о хороших людях.

— Либо наивна, либо идиотка? — поддразнила она издали. — Я не наивна. Просто можно предпочитать видеть только хорошее, а можно только плохое. Как кому удобнее.

— В детстве я думал, что это такое наказание. Что я веду себя настолько плохо, что даже солнце не хочет смотреть на меня. С годами я убедился, что так оно и есть.

Амилия не улыбнулась в ответ. Она смотрела на Яна с другого края разлома испытующе и, как ему померещилось, с сочувствием. Это было не очень уютно и незнакомо — ощущать себя объектом чьего-то сострадания. Вот только жалости ему не хватало!

— А еще позже я понял, что это удобно и к тому же выгодно. Таким, как я неплохо платят.

Бравада не удалась. То ли обстановка действовала, то ли усталость, но прозвучало неубедительно.

— Ты извини меня, — Амилия все еще неотрывно смотрела на Яна издали.

— За что?

— Я сказала тогда, что ты ничего не сможешь найти в башнях.

— А теперь думаешь, что найду?

— Не знаю.

Что ж, в определенной степени обнадеживает.

— А я бы хотел знать, станет ли кто-нибудь искать нас или мы тут сгинем бесследно? — Ян попытался умоститься на жестком и холодном полу поуютнее. Доски угрожающе затрещали. Цокот когтей внизу выжидающе затих.

— Станут, — голос Амилии дрогнул и она ссутулилась, погрузившись в ворот большой для нее куртки. Только темный стриженый затылок виднелся.

Недовольно заворчала разочарованная Ева. Вот ее-то точно станут искать, но определенно не в Замке.

— Хочешь бутерброд? — Амилия вдруг встрепенулась, высунулась из куртки, как синица из дупла.

— Нет… Хотя, да. Спасибо.

— А ты, Ева?