Горение. Книга 3

— Не перебивайте! — теперь уже Герасимов поднял голос. — И слушайте. А уж потом я стану отвечать на все ваши вопросы. То, что я вам открываю, известно всего десяти сановникам и, конечно, царю, оттого что переворот совершен по его прямому указанию... Вы знаете, что генерал Курлов говорит о Столыпине?

— Как ему о своем шефе говорить? С почтеньем, как же еще...

— Нет, Александр Иванович... Курлов потому и поставлен к Столыпину фискалом (с трудом удержался, чтоб не сказать осведомителем), чтобы следить за каждым его шагом, ибо он считает его либералом, который намерен ослабить власть императора. Курлов открыто называет ближайшего помощника премьера, главного редактора правительственной «России» Илью Яковлевича Гурлянда «жидовской мордой», хотя еще отец этого выдающегося политика принял православие. А без Гурлянда террор правых сил в стране станет неуправляемым. На это вы можете возразить, что, мол, «чем хуже, тем лучше», пусть уберут Столыпина, на смену ему придет какой-нибудь дурак из сановников, известных царю, — хорошего роду, без каких-либо идей в голове, вознесшийся по карьерной лестнице потому лишь, что никогда и ничего не делал, — тогда-то народ и поднимется на новую революцию... Ерунда это, Александр Иванович, и вздор. Потому что при любом новом премьере Курлов сделается министром внутренних дел, а вы знаете, как он из пулеметов мирную демонстрацию расстреливал, по сю пору в Минске его имя вслух не называют... Второго Витте не ждите, Александр Иванович... Придет хам и садист, для которого понятие «интеллигентность» отсутствует... И противостоят Курлову, как это ни странно, только два человека — Столыпин и я. Точнее даже — я и Столыпин. Да, да, именно так, манией величия не страдаю, наоборот, несколько соромлюсь самого себя, тоже ведь не из дворян, а, как и вы, простого роду... Вы спросите, отчего «я и Столыпин». Отвечаю: лично премьер никогда делами тайной полиции не занимался. Всё вел я, это вашим товарищам известно. Когда меня турнули, Столыпин остался без прикрытия. Он на мушке. На курловской мушке, Александр Иванович... Я понимаю, соловья баснями не кормят. Поэтому перехожу к конкретному предложению: если вы убираете Курлова, Виссарионова и Карпова, в империи вновь вводится военное положение, я немедленно прихожу на пост заведывающего секретной полицией, если даже не товарища министра, и первым моим шагом — во имя окончательного умиротворения страны — будет внесение законопроекта о праве социалистов-революционеров на легализацию и допуск ее людей на выборы в новую Думу. Заранее ставлю условие: с террором придется кончать. Политическая борьба? Да. Полная амнистия? Чернову, Савинкову, Зензинову, Доре Бриллиант, Карповичу — словом, всей боевой организации, — да. Право критики правительства — да. Участие в кабинете, если туда войдут Гучков и Милюков, — да. Вот так. Я сказал то, чего никогда, никому и ни при каких условиях более не скажу. Если Бартольд сошлется в своем письме на меня и это письмо перехватит Курлов, я погиб, но и партия ваша погибла. Еще водки?

Герасимов ждал, что Петров поднимется, скажет, что такую информацию он должен донести до Бартольда немедленно, но тот подвинул ему свою рюмку и странно хихикнул:

— А ведь к такому уровню беседы я не готов, Александр Васильевич... Суфлер нужен...

— С Бартольдом я встречаться не могу.

— Не он один со мною прибыл.

— Кто еще?

— Василий Луканов.

— У него виски седые? — спросил Герасимов, горделиво подивившись собственной памяти; кого из охраны выкинули, идиоты?!

— Он сейчас крашеный.

— Под англичанина работает, — убежденно сказал Герасимов, — весь в клетчатом и в кепи с длинным козырьком.

В глазах у Петрова метнулся испуг — быстрый и неожиданный, как измена.

— Водите нас? За каждым шагом глядите?

— Лично за вами смотрит Доброскок. Бартольда с Лукановым не трогаем, меня они не интересуют. Да и за вами топают для того лишь только, чтоб курловские стервятники не прирезали ненароком, решив, что вы мой человек, а с ними играете...

— Объясните, какие филеры ваши, а какие курловские?

— Наши — старики...

— Я таких не замечал.

Герасимов пожал плечами:

— Мастера, оттого и не замечали.

— Значит, трое мордастых, которые не отстают ни на шаг, — курловские?

— Не убежден. Скорее всего, это филеры Карпова. Вас отдали Карпову, но он будет ставить с вами курловский спектакль...

Петров снова хихикнул:

— Интересно, а Семигановский тоже меня вам отдал? Или вы меня приказной силой забрали?

— Что, начался русский комплекс? — рассердился Герасимов. — Слезы жалости о погубленной жизни, ненависть ко всем, кто причастен к вашей трагедии, исступленное желание напиться, чтобы все забыть, а наутро в церкву, молить о спасении?! А кто написал письмо Семигановскому с предложением о сотрудничестве?! Кто сидел со мною, обсуждая план работы против партии?! Я?! Или господин Петров?! Вас никто ни к чему не неволил! А уж сейчас и подавно...

Петров сник, руки его бессильно повисли вдоль тела, шепнул:

— Не сердитесь на меня, Александр Васильевич...

Тот досадливо махнул рукой: