Горение (полностью)

...На Маршалковской гремела "Варшавянка"...

Громадную колонну первомайских демонстрантов вел Юзеф, ставший от недосыпаний последних недель худеньким, громадноглазым, стройным и ломким.

Глазов видел счастливые лица манифестантов из-за плотной шторы, пропахшей проклятым полицейско-тюремным, карболово-пыльным запахом: не тот момент, чтоб окна открытыми держать - в полиции сейчас время тихое, р е ш а ю щ е е, напряженное...

Обойдя канцелярский, особо потому угластый стол, с тремя регистрационными бирками ("Почему тремя? - вечно недоумевал Глазов. - Неужели одной недостаточно? Не сопрут же этот стол из тайной полиции, право слово!"), полковник остановился за спиной поручика Турчанинова и, лениво разминая холодными пальцами с красиво подрезанными ногтями длинную папироску, сказал укоризненно:

- Торопимся, Андрей Егорыч, торопимся: графу "улица" в сводочке пропустили. Не надо торопиться. Сводка наружного наблюдения должна быть подобна пифагорову уравнению - не смею предмет жандармской профессии сравнивать с "отче наш". "Номер дома, фамилия домовладельца" - первое; "улица, переулок, площадь" - второе; "кто посетил" - третье; "когда" - четвертое; "установка лиц, к коим относилось посещение" - пятое. Это же отлилось в рифму, это песня. "Улица, площадь, переулок" - пропустили, милый, пропустили "Вульчанская улица". Сотрудник "Прыщик" не зря ведь старался, он оклад содержанья получает за старания свои. Кто посетил? "Юзеф". Когда "Юзеф" был? Двадцать пятого и тридцатого. Тоже верно. "Кого посетил?" Проживающего в этом доме "Видного". Верно. Вульчанскую улицу вставьте, пожалуйста, и покажите-ка мне сводочку по форме "б". Юзеф - это Дзержинский, догадались, верно?

Глазов пробежал глазами параграфы сводки "б": "кличка", "установка", "местожительство", "почему учреждено наблюдение или от кого взят", "когда", сделал для себя пометку, что "Видный" взят от "Ласточки", что - по установке это близкий к Люксембург польский социал-демократ Здислав Ледер, а в том месте, где было указано, что за "Юзефом" ходит постоянное филерское наблюдение, поставил красную точечку и улыбнулся чему-то...

- Хорошие новости? - поинтересовался Турчанинов.

- Да. Очень. Речь Тимашева читали?

- Читал.

- И как?

- Больно.

- Хирург тоже не щекочет, но режет - во благо. Слыхали как Дзержинский с ним полемизировал?

- Я прочитал в сводке.

- Нельзя читать его выступления. Их надо слушать. Я-то слушал.

- Это и есть хорошая новость?

- Именно. Я понял его открытость. Он человек без кожи, совершенно незащищенный...

(Демонстранты, стоявшие на Маршалковской, видимо, поджидали колонну, которая шла из Праги, и поэтому стояли на месте, и песни их, называемые в полицейских сводках "мотивами возмутительного содержания", сменяли одна другую.)

- Хорошо поют, - заметил Глазов, - все-таки славянское пение несет в себе неизбывность церковного. Послушайте, какой лад у них, и гармония какая, Андрей Егорыч...

- Я дивлюсь вам, - подняв оплывшее лицо, ответил Турчанинов. - С тех пор как я вернулся с фронта, я дивиться вам не устаю, Глеб Витальевич. Все трещит по швам и рушится, а мы занимаемся писаниной, вместо того чтобы действовать...

- Ничего, ничего, Андрей Егорович. - Глазов понимающе кивнул на окно. Поют, ежели пьяны или радость просится наружу. Попоют - перестанут. А пишут для того, чтобы завязать человеческую общность в единое целое, для того пишут, чтобы соблюсти, если угодно, всемирную гармонию. Попоют - перестанут, - лицо Глазова потемнело вдруг, сморщилось, словно сушеная груша, - и писать начнут. Нам с вами будут писать, Андрей Егорович. Друг о друге. Ибо главная черта людей сокрыта в их страстном желании п е р е в а л и в а т ь вину. Полковник Заварзин - на меня, я - на вас, вы - на поручика Леонтовича. Если мы сможем сделать жандармерию формой светской исповедальни - государь вправе уж ныне назначать день празднования тысячелетия монархии. По поводу п е р е в а л и в а т ь - зря улыбаетесь. Мой агент "Прыщик" сообщил мне давеча, что Юзеф будет на Тимашеве; нынче утром открыл, что "Юзеф" поведет колонну по Маршалковской. И впредь - если ничего неожиданного не случится с бедным "Прыщиком" - я буду знать все адреса и явки Дзержинского, все склады литературы и оружия, все его передвижения по империи, все, словом, понимаете? Гляньте в окошко, гляньте. Вон Юзеф - тот, экзальтированный, что смеется, узнаете, видимо? За руки держатся, пять товарищей, водой не разольешь, а? Как же это жандармская писучая крыса Глазов все про "Юзефа" знает, когда песни кругом поют и возмутительные речи произносят?! Да потому, что уже сейчас начали п е р е в а л и в а т ь возможную вину! "Прыщик" - рядом, тоже за ручки держится, тоже станет призывать толпу нас с вами казнить, а свободе будет требовать вечное царствие. Смешно, господи, право, смешно - если б со стороны...

Турчанинов отошел от окна, потер глаза - слезились от странного напряжения, будто гнал коня по ночному полю, незнакомому, ноябрьскому, бесснежному еще, и сказал: