Горение (полностью)

Первого Мая снова пролита кровь рабочего люда. Царский деспотизм еще раз пытался устрашить рабочие массы. В Варшаве после двухчасовой демонстрации тридцатитысячной толпы рабочих преступное правительство устроило новую резню беззащитных. Около тридцати трупов и сотни раненых - вот жертвы этого нового преступления правительства. Среди убитых дети, женщины и старцы.

Рабочие! Резней безоружных правительство силилось подавить в массах революционный порыв, но это новое преступление царских властей еще более воспламенило в рабочем люде дух бунта и борьбы. На резню 1-го Мая варшавский люд ответил забастовкой рабочих 2-го и 3-го Мая, сегодня, четвертого Мая, в день похорон, забастовка станет всеобщей.

Рабочие! Правительство хочет осилить революцию страхом - отвечайте борьбой, которая вселит в правительство ужас.

Рабочие! Отомстим за убийство наших братьев, восстав всей массой против правительства убийц. Пусть каждый рабочий старается вооружиться! Разоружайте всюду, где только возможно, полицию, казачьи и войсковые патрули.

Массовое мщение, массовый террор! Когда тысячи и сотни тысяч рук рабочего народа подымутся для мщения - мщение это обратится в триумф рабочей революции.

К борьбе, братья!

Главное Правление

Социал-демократии Королевства Польского и Литвы".

Под утро была готова и вторая прокламация - Дзержинский придавал ей очень большое значение.

Он с трудом дождался семи часов, поехал в центр. В восемь пришел к профессору Красовскому - старик был в шлафроке; со сна испуган.

- Пан Красовский, не взыщите за ранний визит, - сказал Дзержинский. - Я хотел показать вам текст, если будут добавления или вы с чем-то не согласитесь, можно внести правку.

- Не завтракали? Проходите, я спрошу для вас кофе, а сам в это время прочту нелегальщину.

"И еще раз "цвет народа" - состоятельные и "именитые" граждане - покрыли себя позором.

Не успела застыть кровь люда, убитого на улицах Варшавы, в те минуты, когда мы хороним наших братьев, жен и детей, "граждане" - шлют депутацию к властям, ходатайствуя перед Генерал-губернатором о назначении "следствия". Они пресмыкаются у ног коновода-живодера, надеясь снискать в его передней царское "правосудие".

Граждане! Была минута, когда история давала вам возможность сыграть хотя бы скромную, но свою роль в нынешней революции. Однако когда в России либеральная и демократическая интеллигенция подала сигнал к штурму самодержавия, вы сохранили гробовое молчание. Первая волна революции пронеслась над вашими головами.

Ныне, после майских убийств, молчание уже не является безразличием или трусостью; ныне, когда кровь люда пролита на мостовые, - молчание есть преступление!

Ныне лишь две дороги открыты дня вас. Январские и майские дни, революция рабочих, вспыхнувшая в нашем крае по знаку резолюции в Петербурге, разорвали общество на два лагеря, разорвали призрачную завесу "народного единства" и указали на два народа, разделенные бездной. Выбирайте:

Мы - дети нищеты и труда, несущие на руках изувеченные трупы наших братьев, жен и детей, мы, идущие на смерть за вашу и нашу свободу.

И они - угрюмые тираны самовластья, а при них согбенные лакеи - польские паны.

Польская интеллигенция, выбирайте! Кто жив - пусть спешит к нам, живым.

Кто не с нами, т о т п р о т и в н а с.

Во имя убитых жертв 1-го Мая - к борьбе.

С м е р т ь с а м о д е р ж а в и ю!

Д а з д р а в с т в у е т р е в о л ю ц и я!

Главное Правление

Социал-демократии Королевства Польского и Литвы".

- Ну, что ж, - сказал Красовский, - великолепно написано.

- Хотите добавить? - спросил Дзержинский.

- Здесь нечего добавлять. Стиль рапирен.

- Рапирность - это от изыска, а я добиваюсь убедительности. Вы, лично вы, на демонстрацию выйдете?

- С внуками, - ответил Красовский. - С красными гвоздиками.

Все улицы были запружены народом, "Варшавянка" гремела так, что звенели стекла в кабинете Глазова.

- Конных не пускать! - кричал Глазов в трубку телефона. - Почему?! В окно посмотрите - вот почему! Весь город вышел! Сомнут! Если первого мая не добили - сейчас не запугаете! Третьего дня надо это было делать, третьего дня! И не полсотни перестрелять, а тысячу! Тогда б сегодня не вышли!

Бросив трубку на рычаг, Глазов вызвал Турчанинова:

- За всеми, кто знает Дзержинского, строжайшее наблюдение! Пока он не сядет в камеру - сумасшествие будет продолжаться. Проследите за исполнением лично.

- А "Прыщик"? - тихо спросил Турчанинов.

Глазов не сдержался:

- Это уж мое дело, а не ваше!

Софья Тшедецка, Мечислав Лежинский, Эдвард Прухняк и Генрих из Домброва пришли к Дзержинскому, на его маленькую конспиративную квартиру, поздним вечером, после того, как улицы Варшавы опустели и демонстранты спокойно разошлись по домам; товарищи из комитета доподлинно убедились в правоте Юзефа: ни одного выстрела в этот день не было.

Генрих с порога, не открыв еще толком дверь, воскликнул:

- Вот это работа, Юзеф! Вот это - пропаганда делом, а не словом! Вот это революция!