Горение (полностью)

- Ваш вопрос слишком категоричен, Саша... Что значит "наш"? Он поэт. Значит, наш. Революционеров создает поэзия. Он живет в Париже зиму. Значит, наш. Подобен нам, гоним ветром, словно ржавый лист севастопольского платана... Если вы вкладываете в понятие "наш" одну лишь принадлежность к партии, то я должен ответить отрицательно, хотя Макс вчера поведал мне мечту своей жизни: построить в Крыму, на пустынном берегу, дом, где станут жить бунтари и поэты... Впрочем, разделимы ли эти понятия? Хотите, прочту стихи о Париже, которые вам наверняка понравятся?

- Хочу, Борис... Викторович, - ответил Петров, проклиная себя за врожденную крестьянскую робость: эк ведь легко он назвал меня "Сашей", а я разбежался на одной своей ноге, чтоб ответить "Борисом", и не смог, засоромился...

Савинков по-щучьи "сглотнул" состояние собеседника, у к р е п и л свое положение:

- Вы меня так не зовите, С а ш а. За мной и здесь топают... Я с трудом оторвался от двух шпиков, покуда решился к вам подсесть. В боевой организации меня зовут "Павел Иванович"... И вы вперед зовите меня так же, хорошо?

- Да, да, конечно, - ответил Петров, легко согласившись с поражением. - От России быстро отвыкаешь. Здесь свобода, и это нормально, поэтому все эти клички и псевдонимы кажутся ненужными... То, что несвободно, противоестественно, согласитесь?

Не ответив, Савинков начал читать стихи:

- "В твоей толпе я духом не воскрес, и в миг, когда все ярче, все капризней горела мысль о брошенной отчизне, - я уходил к могилам Пер ля Шез. Не все в них спят. И грохот митральез, и голос пуль, гудевших здесь на тризне, навстречу тем, кто рвался к новой жизни, - для чуткого доныне не исчез. Не верь тому, кто скажет торопливо: "Им век здесь спать, под этою стеной". Зачем он сам проходит стороной, и смотрит вбок, и смотрит так пугливо? Не верь тому! Убиты? Да. Но живы! И будет день: свершится суд иной..."

- Вот это прекрасно! - сказал Петров восторженно. - Можно было б зааплодировал!

- В Париже все можно, - Савинков наконец улыбнулся. - Именно поэтому он и стоит обедни. Это город постоянно пьяного счастья. Великий Бодлер, герой революции, бунтарь и ранимый юноша, а потому отец всемирного символизма, именно здесь, после разгрома народного восстания, заставил себя написать великие строки: "Нужно день и ночь быть опьяненным, это - важнее всего, первый вопрос нашей жизни. Чтобы не испытывать безжалостного гнета времени, которое давит вам плечи и клонит к земле, нужно быть постоянно опьяненным... Но чем же? Вином, поэзией или красотой добра? Все равно, чем хотите, но только опьяняйтесь, иначе вы сделаетесь рабами и жертвами времени"...

- Кто-то говорил, что вы заканчиваете роман, Павел Иванович?

- А кто это вам мог говорить? - лениво поинтересовался Савинков.

Петров с ужасом вспомнил: Герасимов! Свят, свят, неужели вот так, на доверчивой мелочи, проваливаются?!

- ...Я... Я давеча был в обществе... Кто-то из наших рассказывал, что вы дни и ночи работаете...

- Так это я динамит упаковываю, - Савинков снова позволил себе улыбнуться, не разжимая рубленого рта с бледными, чуть не белыми губами, - не лицо, а маска смерти. - Пока чемодан сложишь, пока замаскируешь все толком, вот тебе и ночь... Ну, - он поднял свой "пастисс", добавив каплю воды, - начнем опьяняться?

- Я не пью.

- Вообще?

- Никогда не пил, Павел Иванович. Я ведь из поповичей, отец нас держал в строгости.

- Не смею неволить. Я и ваш стаканец в таком случае выпью, обожаю это вонючее зелье.

Савинков выцедил свой "пастисс" медленно, сквозь крепкие, с желтизною, зубы; поставил тяжелый стакан на серый мрамор стола и сразу же закурил новую папироску; казалось, что он вообще не выпускает ее изо рта - только кончит одну, сразу же, без перерыва, принимается за другую.

Услышав удивленный возглас за спиной: "Боже милостивый, Пал Иванович!" неспешно оглянулся и, быстро поднявшись, протянул руку неряшливо одетому господину:

- Рад видеть, Владимир Львович. Знакомьтесь с нашим товарищем.

Петров снова хотел подняться, и вновь Савинков положил ему руку на ключицу, упершись в нее большим пальцем, - нажмет посильней и хрустнет; каждый жест со значением, не то что слово...

- Петров.

- Очень приятно. А я Бурцев.

Вот оно, сразу же понял Петров; началось; неспроста они тут оба; сейчас почнут терзать.

- Владимир Львович издавал "Былое", вы, конечно, знаете этот журнал? утверждающе осведомился Савинков. - Он положил жизнь на то, чтобы разоблачать провокаторов. Как в нашей среде, так и у социал-демократов.

- Я всегда восторгался деятельностью товарища Бурцева, - ответил Петров.

- Вы не назвали своего имени и отчества, - заметил Бурцев. - Если вы тот Петров, что бежал из Саратова, то должны быть Александром Ивановичем. Здесь проживаете под псевдонимом?

- Для вас я Александр Иванович, - ответил Петров и ощутил острое желание выпить этого самого "пастисса", что так сладостно тянул сквозь зубы б а р и н.

- У меня к вам вопрос, Александр Иванович, - сказал Бурцев и сунул в рот вонючую сигаретку. - Вас кто вербовал? Семигановский? Или отправляли в столицу?