Горение

– Пожалуйста, Юзеф.

Дзержинский пересел на свободный стул, ближе к Гуровской, и спросил:

– Когда вы вернулись из Парижа?

– Из Парижа? Я только что из Варшавы! Вот телеграмма, вы ж сами меня вызвали, товарищи!

– Я спрашиваю, когда вы были в Париже перед отъездом в Варшаву?

– Это какая-то ошибка!

– По чьему поручению вы были в Париже? – повторил Дзержинский.

Гуровская заставила себя улыбнуться:

– Юзеф, о чем вы?

– Я спрашиваю, – повторил он, – зачем и по чьему заданию вы ездили в Париж?

– Я не была в Париже.

– Это правда?

– Честное слово! Это какой-то вздор, откуда деньги? Зачем мне туда?!

– Хорошо. Ответьте, пожалуйста, сколько времени вы жили в гостинице «Адлер»?

– Две ночи.

– Это правда?

– Ну конечно же правда.

– Это ложь. Во-первых, вы ездили в Париж. Поездом номер семь, четырнадцатого числа, в вагоне второго класса, место пятое. Во-вторых, в гостинице «Адлер» вы прожили в общей сложности шестнадцать дней.

– Да нет же…

Дзержинский достал из кармана копии счетов и положил их на стол.

– Можно познакомиться, товарищи. Билет был заказан из гостиницы, копия заверена.

Гуровская достала из сумочки папиросы, как-то странно покачала головой и, наблюдая за тем, как счета передавали из рук в руки, силилась улыбаться.

Когда Дзержинский протянул ей счета, Гуровская мельком только взглянула на них и сказала негромко:

– Ну, хорошо. Да, я жила в «Адлере»… Ездила в Париж. Но вправе ли вы из-за минутного увлечения, страсти обвинять меня в провокации?

– Простите, не поняла, – Люксембург нахмурилась. – Вы очень сумбурно сказали.

Я увлечена человеком… Он снял мне этот номер, к нему я, и ездила в Париж.

– Где вы там жили? – спросил Дзержинский,

– В Париже?

– Да.

– Возле Этуаль.

– В отеле?

– Да.

– Название.

– Этого я сейчас не помню.

– Опишите отель и номер, в котором вы жили.

– Маленький номер, на четвертом этаже, под крышей. Дзержинский перебил ее:

– Пожалуйста, говорите правду. Если объект страсти вам снимал роскошный номер в «Адлере», то отчего в Париже он поселил вас на четвертом этаже, под крышей?

– Боже мой, – тихо сказала Гуровская, – зачем я вам лгу? Товарищи, я должна сказать правду…

Дзержинский почувствовал, как страшное напряжение в теле сменилось расслабленным ощущением усталости.

– Я очень ждал этого.

– Да, я открою вам правду, – продолжала Гуровская, не услыхав, видимо, Дзержинского, потому что сказал он очень тихо, скорее для себя. – Неверное понимание корпоративности толкнуло меня на ложь. Я знаю, в каких стесненных финансовых обстоятельствах живет руководитель партии, товарищ Люксембург, Юзеф, все вы. А мой друг Владимир Ноттен… Нет, нет, не он, а я заключила договор с издательством «Розен унд Шварц» на публикацию его книги «Рассказы о горе». Я получила деньги. Я… Мне стыдно сказать про это. Я всегда жила в нищете… Мне захотелось хоть месяц позволить себе… Я понимаю, что вы вправе теперь лишить меня своего доверия, я понимаю, что…

– Значит, никакой «страсти» у вас не было? – потухшим голосом спросил Дзержинский; все то время, пока Гуровская говорила, он ждал правды.

– Была и есть – Влодек Ноттен.

– Почему он спокойно работает у вас на гектографе, а ряд других типографий провалены?

– Вы не вправе оскорблять Ноттена подозрением, Юзеф! Его статьи и поэмы зовут к революции! – ответила Гуровская.

Дзержинский поднялся, отошел в угол – там, на столике, был графин с водой.

– Где расположено издательство «Розен унд Шварц»? – спросил один из собравшихся.

– Нибелунгенштрассе, восемь. Если хотите, можно сходить к господину Герберту Розену.

Сидевший в углу стола – быстрый, резкий, с подвижным лицом – попросил:

– Опишите дом, в котором помещается издательство.

– Серый, кажется, трехэтажный. На втором этаже, третья дверь налево.

– Что на столе Розена бросилось вам в глаза?

– Я не помню… Ничего не бросилось. Какая-то фарфоровая лампа… Очень большие ножницы.

– Розен вас угощал чем-нибудь?

– Нет. Он предложил кофе – я отказалась.

– Где вы сидели?

– Я? Напротив него.

– В кресле? – продолжал ставить резкие, глотающие вопросы быстрый человек, громыхавший от нетерпенья карандашами, зажатыми в кулаке.

– Кажется… Не помню. Или на стуле.

– Стул с резьбой?

Дзержинский нагнулся к Люксембург и спросил недоуменно:

– Зачем это надо Карлу?

Та шепнула:

– Он знаком с директором издательства Розеном.

Гуровская быстро глянула на переговаривавшихся Люксембург и Дзержинского, стараясь понять, о чем они, не поняла и снова обернулась к допрашивавшему ее:

– Кажется, да. Я не помню…

– Какие кольца на пальцах Розена?

– Я не обратила внимания.

– Цвет костюма?

– Серый. В мелкую голубую клеточку…

Дзержинский не выдержал:

– Карл, не надо обращать наш разговор в судебные словопрения! Здесь нет прокуроров и присяжных поверенных!

Гуровская потянулась к Дзержинскому, в глазах ее зажглась надежда:

– Давайте позвоним сейчас к Розену. Он подтвердит!

Дзержинский обернулся:

– А полковник Шевяков подтвердит, если к нему позвоним?

Гуровская, побледнев, словно мел, встала. Отступив от стола, она прижалась к стене.