Горение

– Я ж не задаю вопроса, Владимир Иванович, когда вы впервые попросили агента «Мститель» расписаться в получении двадцати пяти рублей, а вручили ему только десять.

– Так я отвечу, коли спросили. Год назад попросил. И у других прошу. И клюю, как курочка, так сказать, по зернышку. И сам себе – гадостен! Но меня «Мститель» покроет, а с вас Граббе намерен послезавтра публично в клубе потребовать двести рублей к отдаче, иначе грозится ославить бесчестным жуликом и сквалыгою.

– Какое вы имеете к этому отношение, господин подполковник? – спросил Глазов тихо, с угрозою в голосе.

– Прямое, – ответил Шевяков. – Я, так сказать, деньги вам принес, коих у вас нет и к послезавтрему не будет, никак не будет. Честно не будет, во всяком случае.

– Вы хотите ссудить меня до очередной выплаты?

– Это как разговор пойдет. И не ерепеньтесь, не надо. Ей-богу, я к вам с открытой душой, и предложение мое, буде оно вас не устроит, так предложением и останется.

– Я слушаю, Владимир Иванович.

– Так-то лучше. А то сразу – «господин подполковник». Предложение мое вот к чему сводится, Глеб Витальевич. Я б даже иначе подступился, не в лоб. Вы ведь в Охранном отделении служите семь лет, а за это время только Владимира получили и одну звездочку в погон. За семь-то лет! Дела нам нужны, Глеб Витальевич, дела. Губерния мы приграничная, с иногородцами, иноверцами и прочей швалью. К нам – как к Москве и Петербургу пригляд. А у нас все тихо и спокойно, благость у нас и верноподданность. А если б мы с вами типографийку . какую открыли? Сюда звезда, – Шевяков ткнул рукой на погон, – сюда, – он тронул грудь, – орден, так сказать.

Глазов достал новую папироску, снова долго крошил табак, а потом задумчиво ответил:

– Ну звезда, ну орден… Наплодим мы нашей провокацией подполье, не сможем за всем усмотреть – прогонят взашей, скажут: «Не умели работать, распустили социалистов». Тогда – что?

– Так не скажут, коли с умом дело поставить. Не скажут, поверьте. Тот полковник, который сидит в Петербурге, тоже в генералы хочет. Вы – в штабсы, я – в полковники. Генерал – в товарищи министра, я – в начальники Департамента, вы – главою Варшавской охраны. Не надо своею лишь особою жить, Глеб Витальевич. Вол и баран к общности тянутся, вместе хотят, один за другим идут. Мне одному не потянуть – я правду вам открываю. Я серьезного партийного интеллигента не уломаю на работу, а вы сможете. Но ведь коли б я не умел кучера Граббе уговаривать – разве б узнали вы, какой вам стыд уготован на послезавтра?

– И все-таки я не до конца понял вашу задумку, Владимир Иванович. Суть ее заключается в чем? В том, чтобы нам с вами поставить пару-тройку подпольных типографий через провокаторов, потом типографии эти прихлопнуть и за отличную работу получить повышение? Я в глаза редко смотрю долго-то – нет смысла, плохая это игра; но если уж смотрю, то вижу: вы не все мне открыли, отнюдь не все.

Шевяков удовлетворенно потер руки:

– Хорошо копаете, с ковенских времен выросли – Меттерних, да и только. Я ждал, спросите ли? Не спросили бы – много, так сказать, сомнений во мне бы породили. Я, Глеб Витальевич, хочу охватить.

– То есть?

– Все вы прекрасно понимаете, зачем вопросы-то задавать? Охватить можно, коли свое, если знаешь истоки, людей, структуру, новые идеи, коли умеешь в них разобраться и вовремя подкинуть то, что отвернет, когда потребно, внесет рознь, посеет, так сказать, вражду, страх, недоверие.

– Заразиться не боитесь?

– Чем?

– Как – чем? Крамолой. Вам придется погрузиться, чтобы изнутри руководить, а это опасно, Владимир Иванович, идейки-то ведь цепляют…

– Они тех цепляют, у кого банк, тысячи десятин или фабрика в городе. Меня не зацепят, мне надежда только одна – на то, что имею, а еще более – на то, что могу, так сказать, заиметь. Охватив, я смогу прихлопнуть то, что этой моей надежде поперек стоит.

– Рискованное дело, Владимир Иванович, сугубо рискованное. А коли не прихлопнете? Слово тем страшно, что, будучи произнесенным, не исчезает. Маркс тем страшен, что он постоянно писал, долбил в точку, повторял одно и то же, – как вы это изымете из голов миллионов? Коли б вы вашу идею одновременно с реформами проводили, ежели б вы были подстрахованы сверху, новым рабочим законодательством, иным отношением к мужику, университетскою перестройкою. – тогда, понятное дело, задумка ваша хороша. А ведь реформой не пахнет, Владимир Иванович, не пахнет! Велено: удерживать что есть, никаких новшеств.

– Глеб Витальевич, вы про реформу – не надо, не нашего это ума дело. А вот толком расходовать наш рептильный фонд на газеты – этому еще нам учиться и учиться! Коли человеку пять лет повторять, что он свинья, – захрюкает! Ежели вдолбить ему, что счастлив он, что большего счастья нет на земле, чем то, которое ему отпущено, – поверит! Это, так сказать, одно направление удара. А второе, главное – прихлопнуть вовремя, с уликами, на деле, зная заранее: кого брать и где.

– Слово сказанное – не исчезает, – снова повторил Глазов. – Исчезнет, коли на одно их – будет сто слов в наших газетах.