Горец. Оружейный барон

— За то, что я стал фабрикантов клеймить позором в печати, что они не видят дальше своего носа. В ответ мне прилепили кличку социалиста, хотя я не считаю, что люди равны по своей природе. Мне просто везде дали от ворот поворот. Занесли в черный список неблагонадежных для существования конституционного строя республики. Государственная служба для меня также закрылась. Осталось только армия, где пока в пехоту берут всех. Но и тут я не пришелся ко двору. Пехотные офицеры, которые произошли от революционных солдат, быстро у нас превращаются в наследственную касту. Мне не раз давали понять, что я занимаю чье‑то место, которое не мое 'по праву'. Вот я и собрался подать в отставку и уехать на южный континент в колонии. Конкретно в Габонию где есть хорошая железная руда и недалеко от нее известняк правильной породы, что, кстати, бывает не так уж часто. И построить свою печь там, чтобы не возить туда рельсы из метрополии — как раз собрались там железную дорогу строить. Даже списался с губернатором и получил его принципиальное согласие. Но тут война… плен… Я удовлетворил ваше любопытство, ваше превосходительство?

— Да, — согласился я. — Вполне.

Тут нам принесли новый кувшин с вином, и я разлил немного по фужерам.

Продегустировав новую партию и удостоверившись, что она идентична первой лейтенант задал несколько наглый вопрос.

— Кстати если вы армейский майор по рангу, то почему вас все титулуют превосходительством? Даже наш комендант.

— Я придворный генерал. Камергер его светлости герцога Ремидия, которому принадлежит этот замок и эта долина на правах домена. Вы все здесь его гости.

— Гостей можно было бы и лучше кормить, — усмехнулся лейтенант.

— Ну, на то есть инструкция от императора. Вы не будете ни на грамм получать больше довольствия, чем получают у вас наши пленные. Принцип зеркальной справедливости.

— А если наши идиоты начнут ваших пленных морить голодом?

— Тогда в дело вступает другой принцип: кто не работает, тот не ест.

— Ваше превосходительство, мне кажется, что именно вы — социалист.

— Ни в коем разе. Я считаю умственный труд такой же работой как физический. Кого терпеть не могу, так это рантье.

— А кто их любит? — буркнул инженер.

— Вам тут, дорогой Эдмо, не надоело сидеть?

— Надоело, как и всем.

— Тогда у меня есть к вам предложение подкупающее своей новизной…

— Ну — с, с этого надо было и начинать… На врага я работать не буду. Пусть опухну со скуки здесь, — лейтенант поставил бокал на стол, встал с кресла и застегнул пуговицу у ворота. — Честь имею. Благодарю за приятную беседу. Позвольте откланяться.

И пошел к выходу четким шагом

— Стойте, Эдмо. Я не договорил.

Лейтенант развернулся у двери с кислой миной на лице, тапа перетерпим еще пару фраз и в люлю. Время как раз подошло к отбою.

— Если вам предложить построить свою печь, вы согласитесь?

— Для империи однозначно нет.

— А лично для меня? Как для человека.

— У вас есть лишние полмиллиона?

— На такое дело найду. Мне рельсы нужны. Двутавровые балки. Швеллеры. Листовой прокат. Ничего военного. Я город строю.

— Город? Во время войны? — удивился он.

— Именно. Война когда‑нибудь закончится. А жизнь не кончается никогда.

— Где этот город?

— Здесь в Реции. В шестидесяти километрах от Втуца.

— Я могу подумать, ваше превосходительство?

— Не могу вам отказать в таком благом деле. Только с одним условием. Думайте до утра. После завтрака я уеду к себе на стройку с вами или без вас. И можете с собой забрать этот кувшин, если он поможет вам думать, — показал я на столик у камина.

Когда дверь закрылась, я подбросил на ладони золотой и прихлопнул его второй рукой.

С ладони на меня смотрел профиль Отония Второго.

Значит, скорее он согласится на мое предложение, чем откажется.

Можно было и не гадать. Я еще не видел такого изобретателя, который отказался бы от внедрения в жизнь своего изобретения. Тем более за чужой счет.

* * *

Эдмо Мурант был очень недоволен. Куда там недоволен — возмущен.

— Ваше превосходительство, почему меня вызвали с вещами? Все уже решили за меня?

— Отнюдь, — улыбнулся я кА можно ласковее. — И вам доброго утра, дорогой Эдмо. Раздевайтесь, садитесь. Будем пить кофе. Вам в пайке такого, наверное, и не дают. Тогда и поговорим за ваше будущее.

Сталевар поставил на пол фибровый чемодан, большой кожаный саквояж и тубус, снял с плеч солдатский ранец и водрузил на них, затем снял шинель и кепи, повесил их на вешалку вместе с саблей в стальных никелированных ножнах. Я этому не удивился, так как меня уже просветили, что в первый год войны пленным офицерам оставляли их холодное оружие. Человек без оружия — человек без чести. Для меня такое слышать было дикостью, но в каждой избушке свои погремушки. Традиции…

На это раз лейтенант был в парадной форме. Черные сапоги трубой, красные шаровары, темно — синий мундир, на котором висели две каких‑то медали и бронзовый крест с мечами на длинной ленте. К ленте были приколоты две миниатюрные дубовые веточки одна над другой. Ниже на винте знак Высшей инженерной школы.

Лейтенант присел к столу, и я налил ему черного кофе в маленькую фарфоровую чашку.