Горгона с пихтовой веткой

Прямо со входа в уши ударил знакомый мягкий, чуть протяжный говор Прозревшей, и Тина, мгновенно вогнав ногти в ладони, вздрогнула и даже головой затрясла. Но ошибки быть не могло – это говорила Яна Грязнова, ее голос, записанный на пленку, возносился под своды Дворца культуры.

– Пихта очистит нас, братья и сестры. Кровь земли нашей – пихтовое масло, так впустим же его в свои вены. Вся планета окутана должна быть пихтовыми лесами, и тогда воздух станет сладким и безопасным. И дети наши расти будут в благодати и счастии. Любовь свою пихта подарит нам, а мы понесем ее далее, по всему миру, и настанет владычество Пихтового толка. И будет радость всем и счастие – именно так – «счастие», а не «счастье», произносила Яна это слово, и оно приобретало какой-то странный оттенок, становясь чем-то высоким, значимым. Раньше таким словом было слово «радость», которое Грязнова тоже произносила с оттяжкой.

«Бред, конечно, собачий, но люди-то, смотрю, как в трансе уже, – оглядывая толпу в холле, констатировала Тина. – Мастерство не потеряешь так же легко, как любимого мужчину».

Монотонные речи Грязновой в комплекте с чуть заунывным, протяжным аккомпанементом с восточными мотивами, а также явно разбрызганное в воздухе нечто тягучее и ароматное действовали расслабляюще – Тина тоже это почувствовала.

«Если так пойдет, до проповеди в адекватном состоянии доживут немногие», – подумала она, то и дело приводя себя в чувство при помощи острых ногтей, всаживаемых незаметно в ладони – боль возвращала концентрацию, надо бы еще в каком-то углу незаметно достать флакончик со смесью нескольких ароматических масел и сделать пару вдохов – это тоже всегда прочищало ей мозги на таких мероприятиях.

Добрыня отсвечивал в районе входа в зал: двери были еще закрыты, но он занял там удобную позицию и наблюдал за происходившим в холле.

Тина, оглядевшись, не заметила вокруг себя каких-то знакомых лиц, потому выдохнула и пошла к одному из столиков, на котором лежали яркие, отлично отпечатанные брошюры. Она сразу, как и Вовчик, отметила высокое качество полиграфии и талантливую работу фотографа – в каждую фотографию тянуло нырнуть, как в другую реальность, даже сложно было представить, что объектив фотокамеры способен вот так передавать атмосферу.

Делая вид, что изучает содержание, Тина заглянула на последнюю страницу брошюры, отличавшейся от той, что привез домой Добрыня, но и здесь, кроме названия «Типография Алтын», ничего больше не было.

«Ну не спрашивать же мне в лоб – а где, собственно, ваш пихтовый рай находится», – расстроилась она и вдруг увидела девушку, очень похожую на Дарину Царькову.

По спине, мгновенно намокшей от ужаса, побежала струйка пота – не хватало еще, чтобы Дарина сейчас ее узнала и подняла крик, помня о том, как Тина пыталась увезти ее из Листвяково в прошлый раз.

Она быстро обернулась в ту сторону, где стоял Добрыня, и пару раз обмахнула брошюрой лицо – это был знак, что у нее проблемы.

Напрягшийся Кущин сразу ледоколом двинулся сквозь толпу к ней и тоже увидел Дарину. В том, что это была сестра подруги, Тина уже не сомневалась – родинка на виске и такая же в уголке рта справа, у нижней губы. Она заметно похудела, стала стройнее, тоньше. Светлые волосы, уложенные венком вокруг головы, придавали ее лицу какую-то странную загадочность, словно Дарина сошла с какого-то средневекового полотна и оказалась здесь совсем случайно. На ее губах играла легкая улыбка, она медленно и плавно двигалась среди людей, мгновенно приковывая к себе внимание мужчин.

«Господи, да она настоящая Мадонна! – ахнула про себя Тина, стараясь не попасть в поле зрения Дарины. – Красавица… вот бы Анька порадовалась…».

Добрыня принял решение мгновенно. Он узнал Дарину и понял, что у него есть только один шанс избавить жену от терзавшего ее чувства неисполненного долга перед подругой. Советоваться с Тиной возможности не было, потому он решил сделать все на свой страх и риск.

Поравнявшись с Дариной, он извинился и спросил, не поможет ли она ему. Девушка с готовностью остановилась и устремила в лицо Добрыни совершенно пустой взгляд прозрачных голубых глаз.

«Обдолбана выше крыши, – определил тот. – Ну, задача упростилась совсем…».

– Мне бы на воздух… – пробормотал он, хватаясь за сердце. – А тут столько народу… я даже дверь не вижу…

Дарина взяла его под руку:

– Я провожу, – голос звучал механически, как из автомата. – Идемте…

В это время раздался мелодичный звон, и двери зала распахнулись, впуская желающих приобщиться к учению батюшки Ивана, и люди хлынули туда. Дарина вела Кущина против движения толпы, но это, похоже, никого не смущало – все шли в зал с совершенно отсутствующими лицами.

Опираясь на хрупкую бледную руку, Добрыня, не забывая периодически закатывать глаза, зыркал по сторонам, пытаясь понять, есть ли в толпе какая-то охрана. Но вот они вышли на улицу, спустились с крыльца и сели на лавку, где Дарина заботливо расстегнула ему воротник рубашки. Добрыня же в это время молниеносным движением ударил ее ребром ладони по шее, и Дарина рухнула лицом ему в колени.