Горгона

— Увы, дорогая Ребека, увы, — он театрально развёл руками. — Генетика. Надеюсь, наш урюк не столь продвинут в психологии и физиономике. Но на всякий случай запомни: старайся не встречаться взглядом, а когда говоришь, смотри ему сюда.

И Америка ткнул указательным пальцем между бровей.

— Сюда! И чуть прикрой веки… слегка, будто бы устала. Ага, вот так, отлично. Отлично. Очень хорошо… Тем более в кабаке будет темно и накурено. Думаю, поэтому Генрих и выбрал «Арагви», — обернувшись, спросил. — Где багаж?

Спектор подал ему серый пластиковый «дипломат».

— Код? — спросил у меня.

— Один девять восемь три.

— Как меня зовут?

— Константин. Костя Зайцев. Ты тоже учишься на журналистике.

К ручке чемодана были привязаны бирки, вроде багажных, а к крышке приклеен ярлык с печатью. По диагонали красным шрифтом было набрано на испанском и русском «дипломатический груз — проверке не подлежит».

— Тут буква «е» пропущена. В испанском, — тихо сказ ала я.

Америка не обратил внимания. Он щелчком отправил окурок за окно.

— Правый верхний угол, — сказал. И повторил. — Правый верхний.

19

Урюк оказался сонным узбеком с круглым, губастым лицом и бородавками как у поэта Рождественского. На открахмаленной скатерти его маленькие толстые руки казались совсем коричневыми. На безымянном пальце блестела золотая печатка размером с рельсовую гайку. Стол был абсолютно пуст, если не считать ополовиненного стакана с тархуном. Ярко-зелёная жидкость напоминала реактив из кабинета химии.

Официант, услужливо отодвинув стул, усадил меня, Америка сел справа. Выложил на стол сигареты и зажигалку. Узбек сонно оглядел меня, протянул руку через стол.

— Джамиль Мирзоев. Из Ташкента.

Я пожала. Представилась. Озноб, который колотил меня на пути от машины до ресторана, куда-то исчез. На его место пришла апатия. Скверно. Очень скверно. Апатия — это очень скверно. Именно об этом предупреждал Америка. Он уже улыбался и что-то говорил узбеку. До меня доходил смысл лишь отдельных слов. Но это как раз было не страшно: Ребека Кихано-Дельгадо не очень хорошо понимать русский. Только учусь.

Впрочем, Мирзоев из Ташкента тоже по-русски говорил не очень. И, похоже, не всё понимал. Лоб его жирно блестел, я не могла отвести глаз от бородавок. К тому же ещё этот цыганский перстень. Узбек переплетал толстые пальцы и постоянно трогал и покручивал печатку, очевидно, очень гордился своим ювелирным украшением.

Из соседнего зала доносилась резвая горская музыка. Барабанщик выбивал стремительную дробь, дудки визжали, дурной бабий голос с равными интервалами секунд в пять-шесть выкрикивал «асса!». Наш зал назывался «Малый Кахетинский» и тут музыки не было. Из-за сводчатых потолков помещение напоминало древние казематы. Тусклые фрески на стенах изображали неинтересные горные пейзажи, населённые белыми овцами и пастухами в высоких папахах и плечистых бурках. Мы сидели в углу, низ нашего пейзажа был вытерт до извёстки спинами и локтями посетителей. На одной из овец кто-то написал шариковой ручкой матерное слово, обозначающее женские гениталии. Я попыталась представить человека, написавшего это. Что побудило его к написанию? Почему из миллиона возможностей он выбрал именно это слово? Это результат логической цепочки или спонтанный импульс? В начале было слово и слово это было…

Америка пнул меня под столом, пнул от души.

До меня дошло, что я совершенно забыла исполнить прелюдию. Стараясь не выглядеть торопливой, щёлкнула замком сумочки. Открыла, достала оттуда пачку сигарет и зажигалку, положила на стол. Сигареты были длинные и тонкие как спички, назвались «Вирджиния Слимс», таких не продавали даже в «Берёзке». Зажигалка — позолоченный дамский «Ронсон» с монограммой и рубином на макушке. Рубин наверняка был фальшивым, но Мирзоев клюнул тут же.

Неуклюжими пальцами он наконец высек огонь. Поднёс пламя к моей сигарете. Боковым зрением я видела, как Америка мельком оглянулся на дверь, потом посмотрел на часы. Спектор должен появиться с минуты на минуту. Я затянулась, лениво выдохнула дым в потолок. Мирзоев разглядывал зажигалку. Порывшись в недрах сумки, выудила пару скомканных бумажек и билет авиакомпании «Иберия». Весь мусор бросила в пепельницу, пристроив билет так, чтобы узбек мог прочитать, что Ребека Кихано-Дельгадо прилетела из Барселоны всего три дня назад, в прошлую субботу.

Принесли закуски и минеральную воду. От алкоголя узбек отказался. С плотоядным смаком он рассказывал Косте Зайцеву как надо готовить настоящий плов на курдючном сале. По-ташкентски. Про то, как правильно резать лук и морковь, когда добавлять барбарис, когда соль и перец. Костя Зайцев внимательно слушал, кивал и поддакивал. Узбек звучно чмокал, собирал пальцы жменью, утверждая, что истинный вкус плова можно постичь лишь при еде руками. Более того, по обычаю, самых почётных гостей хозяин дома кормит сам, своими руками. Мирзоев запустил пальцы в воображаемый плов, что-то помял там, должно быть, нащупывая достойный кусок баранины и, смастерив невидимый ком, приказал Америке:

— Открой рот!