Горгулья

Кажется, Саюри была ужасно довольна, что мое отвратное поведение накануне вылилось в столь неожиданную встречу. Она широко улыбнулась, попрощалась и ушла, напоследок снова поклонившись Марианн Энгел. Марианн Энгел подалась ко мне и прошептала:

— Я больше слышать не хочу, что ты плюешься злобой на Мицумото-сан. Боль не пройдет от гадких слов. Открой свое сердце любви и доверься мне! Я обещаю, мы выйдем на свободу, но я одна не справлюсь.

Она отошла от кровати, пододвинула стул, стоявший в углу, и тяжело опустилась на него с усталым видом жены, расстроенной неудачами мужа. Это странное выступление заставило меня озвучить вопрос, который я давно хотел, но боялся задать:

— Чего ты от меня хочешь?

— Ничего, — отозвалась она, — Мне ничегошеньки не нужно, ничего не делай для меня.

— Почему? — спросил я. — И что это вообще значит?

— Лишь ничего, совсем ничего не делая, ты сможешь доказать свою любовь.

— Я не понимаю!

— Поймешь, — откликнулась она. — Я обещаю.

И с этими словами Марианн Энгел перестала говорить о том, что случится в будущем, и решила вернуться к рассказам о своем прошлом. Я не верил ни единому слову — да и как поверить?! — но по крайней мере уже не чувствовал себя таким тупым, как сначала.

Глава 8

Легко ли мне жилось в Энгельтале? Я росла среди сестер… Сложнее всего было научиться говорить тихо. Я понимала, тишина есть неотъемлемая часть нашего духовного благополучия, но все равно меня то и дело ругали за «неуместную несдержанность». На самом же деле я была просто ребенком и вела себя как ребенок.

Не только звуки приглушали в Энгельтале — в монастыре притупляли все. Вся наша жизнь проходила по распорядку, утвержденному в конституции ордена, документе столь подробном, что целых пять глаз в нем было отведено исключительно на мытье и одежду. Даже в убранстве монастырских зданий не разрешалось никакого изящества, чтобы не запятнать наши души. В обеденном зале нам полагалось сидеть точно в том же порядке, как мы пели в хоре. За едой читались молитвы — нам давалась пища не только физическая, но и духовная. Мы часто слушали отрывки из Библии и очень много из святого Августина, а иногда жизнеописание святого Доминика, жития «Legenda Aurea» («Золотая легенда») или «Санкт-Трудпертскую Песнь песней», «Das St. Trudperter Hohelied». Читки эти по крайности отвлекали нас от безвкусной еды — специи в монастыре запрещались, а мясо мы ели по специальному позволению, которое давалось исключительно в силу медицинских показаний.

Все время, свободное от служб в главной молельне, я проводила в скриптории.

Гертруда с самого начала давала понять, что мое присутствие ей не нравится. Однако в силу своей должности ей не подобало напрямую высказывать недовольство. Для того имелась ее фаворитка сестра Аглетрудис.

Аглетрудис, точно пухлявая планетка, обращалась вкруг большой звезды; каждым своим действием она старалась угодить хозяйке и помучить меня. Стремилась она лишь к одному в этой жизни: принять скриптории, когда Гертруда наконец умрет. А что же я, как не препятствие на пути к подобной цели?

Задолго до моего появления в скрипторий просочились финансовые соображения. В обычае того времени было производство книг для состоятельных горожан, часто в обмен на земли после их кончины. Гертруда, несмотря на всю свою декларируемую святость, никогда не смущалась экономическими условиями подобных соглашений, но не одобряла продажу книг по совершенно иным причинам: это мешало ей пользоваться скрипторием в собственных целях. В самом начале своей карьеры Гертруда решила, что создаст одну великую работу, которая и ляжет в основу ее легенды, — окончательную версию Библии на немецком языке. Хоть вслух она такого никогда не произносила, но наверняка воображала, что книгу эту прозовут Библией Гертруды, «Die Gertrud Bibel».

Главная помеха от моего присутствия заключалась в следующем: я, девочка, не до конца повзрослевшая, стану отнимать драгоценное время от настоящей Гертрудиной работы. Помню, с какими словами Гертруда поручила меня наставничеству Аглетрудис: «Настоятельница как будто рассчитывает, что этот ребенок сможет кое-что нам предложить. Покажи ей самые начатки ремесла, и лучше на другом конце комнаты, но трогать ничего не давай. Пальцы у нее толстые, не достойные божественных инструментов. А самое главное, пусть держится подальше от моей Библии!»

Итак, вначале мне лишь дозволялось смотреть. Казалось бы, для ребенка это ужасно скучно, но я привыкла — ведь большую часть своей недолгой жизни я просидела в уголке, тихонько впитывая информацию. Меня завораживали перья — словно продолжения пальцев переписчиц. Я узнала, как изготовить чернила, как добавить киноварь для красного цвета. Следила, как монахини затачивают острие пера, когда начертание букв получалось чуть менее четким. Я сразу поняла, что оказалась в нужном месте.