Горячая купель

Они стояли друг против друга — оба высокие, суховатые, подтянутые. Но Грохотало, осунувшийся и потемневший лицом, в пропотевшей хлопчатобумажной гимнастерке, в пыльных сапогах выглядел как-то затерто против капитана. Новенький ремень и портупея на Горобском поскрипывали при каждом движении. Начищенные пуговицы, пряжки, ордена, медали ярко блестели на выглаженной шерстяной гимнастерке. Черные брови на смуглом лице тоже казались приглаженными и тускло поблескивали, а во взгляде карих глаз мелькнуло не то откровенное высокомерие, не то сдержанная презрительность.

— Комм мит, — сказал капитан, возвращая бумаги. Он улыбнулся и забавно подмигнул, считая, видимо, что всякий русский, живший в Германии, не может не знать простейших оборотов немецкой речи.

Горобский повел Володю в полковую офицерскую столовую, усадил за стол и сказал, что пришлет связного и тот укажет место ночлега. Беспокоить сегодня он никого не станет: поздно уже.

— Ауфвидерзейн! Иду служить. Гуляйте! — Капитан как бы нечаянно сбил фуражку на затылок и направился к выходу, сверкая начищенными сапогами: голенища их были сдвинуты вниз и плотно прилегали к икрам.

Связного ждать не пришлось: он появился, когда лейтенант принялся за компот. В комнате, куда они пришли, оказались Володины вещи, сваленные в углу. Связной объяснил, что здесь живет капитан Горобский. Спать можно на его постели, потому как сам он сегодня на дежурстве.

Оставшись один, Володя сразу же начал раздеваться, скользя усталым взглядом по комнате. Койка, стол, три стула, простенький шкаф — все это привычно для глаза военного человека, давно покинувшего гражданский уют. Но большое зеркало в углу, дорогая скатерть с кистями почти до пола, шляпа и макинтош на вешалке — не часто встречалось такое в офицерском быту.

Привычные и непривычные вещи исчезли моментально, как только Володя завалился в роскошную постель — не успел головы до подушки донести.

...— Гут морген! — прозвучало над самым ухом.

Грохотало, разморенный ото сна, вскинулся.

В комнате светло. Около койки — капитан Горобский, в руках у него — полотенце. Пытаясь добиться ответного приветствия, капитан еще громче повторяет:

— Гут морген, камерад! Гут морген!

Но Володя морщится от этакой назойливости, трет глаза и нехотя выбирается из-под одеяла.

— Вы что же, милейший, — продолжает капитан, — проспали подъем, проспали зарядку... Этак и завтрак немудрено проспать. Или у вас в полку просыпались кто когда вздумает?

— С дороги, — хрипловатым голосом ответил Грохотало. — А на такой перине да без будильника грешно не проспать. Сроду не приходилось так нежиться.

— Шучу, шучу, — сбросил с себя напускную суровость Горобский. — Я уже доложил командиру полка, и он обещал принять вас сразу же после завтрака.

Почти весь день ушел на знакомства. Окунувшись в родную среду, с утра Володя чувствовал себя превосходно. И беседа с командиром полка шла отлично. Полковник Тарунин, грузный и невысокий, уютно сидел за большим столом и разговаривал по-отечески просто и тепло. Расспросил прибывшего офицера обо всем: где учился, где служил, где воевал, где родственники, побывал ли после войны на родине... А вот о том, что разжалован был Грохотало, полковник мудро умолчал, хотя в личном деле вся эта история, конечно, занимала не последнее место. Тарунин рассудил просто: коли отбывал наказание и восстановлен в одной и той же воинской части, стало быть, достоин этого. И ворошить старое незачем.

— А ведь у меня начальник штаба... — начал было Тарунин. Вдруг отворилась дверь. — Вот, знакомьтесь, пожалуйста.

— О! — воскликнул вошедший. — Фронтовой однополчанин, так сказэть! Мы давно знакомы.

— По личному делу вижу, что знакомы, — лукаво улыбнулся полковник, видя, что начальник штаба даже не подал руки однополчанину.

— А вы с другом в переписке состоите? — спросил майор Крюков, отойдя к концу большого стола.

— С каким? — не понял Грохотало.

— Ну, у вас был единственный, близкий друг, так сказать, и ротный командир — лейтенант Батов... Неужто забыли? — ухмыльнулся Крюков.

— Нет, не забыл. Потерял я его. Адреса не знаю...

По тонким щекам Володи поползли бурые пятна. Поднявшись со стула, чтобы поприветствовать старшего, он уже не садился.

Пересилив себя, спросил глухим голосом:

— А вам, случайно, неизвестно, где он?

— Там, где ему и полагается быть, — негромко, но внятно проговорил Крюков, скрестив пальцы решеткой и опустив эту «решетку» ниже стола, чтобы Тарунин не заметил.

У Володи зашумело в ушах. Он почувствовал, как противно и надоедливо бьется на виске жилка, и начал потерянно переступать с ноги на ногу, словно стоял на зыбкой трясине и болото засасывало его.

Тарунин заметил волнение лейтенанта, как-то по-домашнему махнул полной рукой и мягко сказал:

— Вы можете идти... Идите.