Горячая свадьба

— Слышь, начальник, ты что, не въезжаешь? Братва вышла на этого чувака. Ты не понимаешь, полковник! Двадцать лет прошло. У Поляны дочь! Его нашли! Его мочить будут! Вместе с дочерью! Когда она замуж будет выходить, замочат!

— Ты должен сказать, что передал Фомину наркотики, — поморщился Варшавин.

Он не понимал, о чем говорил Абакумов, и совершенно не хотел вникать в его бредовые отговорки.

— Да какие наркотики, начальник?

— Те самые.

Варшавин наконец-то открыл папку с документами, положил на стол пару листов бумаги, скрепленных степлером.

— Что это? — косо глянул на него уголовник.

— Постановление о повторном возбуждении уголовного дела в связи с возникновением дополнительных оснований.

— И что это за основания такие?

— Пятнадцать лет строгого режима.

— Да ладно!

Варшавин удивленно повел бровью, вернул документы на место, поднялся из-за стола, собираясь уходить.

— Эй, начальник, ты куда?

— Вашим делом занимается мой подчиненный. Следователь главного следственного управления. Не уполномоченный… — усмехнувшись свысока, сказал Варшавин. — Не уполномоченный идти с вами на компромисс.

— А ты уполномочен?

Варшавин вернулся к столу, сел и пристально посмотрел Абакумову в глаза.

— Ко мне обращаться на «вы»! — тихо, но с нажимом сказал он.

— Ну, можно…

— Вы передавали капитану Фомину наркотики? — спросил Варшавин.

Абакумов усмехнулся, шумно выдохнув, но промолчал.

— Что такое?

— Что-то у тебя с крышей… у вас, полковник… Это же ты… вы Фомина понизили…

— И тебя опущу, — кивнул Варшавин.

— Страшный ты-вы человек, полковник… Наркоты у меня не было, но я обещал Фомину подогнать партию.

— И раньше подгоняли?

— Да, Фомин заставлял меня доставать и передавать ему наркотики.

— Шантажировал? — оживился Варшавин.

— А то как же! — хмыкнул Абакумов.

Глеб нахмурился, глядя на него. Уж не валяет ли он дурака?

Но нет, Абакумов согласился дать показания под протокол. Однако сначала выторговал для себя щадящие условия, и подпись под протоколом ставил как свидетель, а не обвиняемый.

Банкетный зал, столы, шампанское, гости, отец ведет невесту на танец, народ рукоплещет. А Байбак жмет на спусковой крючок. Платье невесты покрывается красными пятнами, верзила в черном костюме хватает ее отца, укладывает на пол. Невеста падает сама по себе…

Туманов проснулся в холодном поту. За окнами рассвет, петухи голосят, разгоняя нечистую силу. В спальне тишина. Но в ушах звон автоматной очереди. Не был он никогда киллером, не хотел идти на гиблое дело, но Канарей уговорил, и бабла отвесил немерено. Только вот стрелять Алексей не стал. Не смог. И Байбак замешкался, не сразу открыл огонь. Должны были завалить Коваля, но уложили его дочку.

Зато Байбак не растерялся, когда за ними приехали Шлёма и Пащук. Они должны были к надежному схрону свезти, но приехали убивать. Байбак их раскусил, он завалил одного, Алексей — другого. А потом предложил Канарея на бабки опустить, возможность, сказал, для этого есть. И снова Алексей повелся — и предложение принял, и схрон с деньгами обчистил. Лихо они тогда дело провернули, полтора лимона зеленью взяли. Только вот деньги делить не стали, Байбак решил взять себе все. А напарника в расход. Но на этот раз он просчитался, Алексей первым нажал на спусковой крючок. Мало того, сделал так, что погибшим оказался он сам.

Везло ему тогда. Очень везло. Он в Подольск заехал, забрал Элеонору и с ней уехал на Дон. Там и осел, а затем и корни пустил. От прежней своей жизни он отказался напрочь, можно сказать, отрекся от своего прошлого. Начал жизнь заново — в праведных трудах и семейных заботах. Да, деньги у него имелись, было на что развернуться, но ведь и самому приходилось в ярмо впрягаться, и на тракторе с утра до темна пахать, и на комбайне, это уже потом у него наемная рабсила появилась.

Дом у него справный, хозяйство всем на зависть, жену он любит, а главное, всегда хочет, детей трое, дочь сегодня замуж выдает. Кто скажет, что жизнь не удалась?… Но вдруг эта жизнь скоро оборвется? Не зря убили Берту, кто-то ходит вокруг него, кто-то рыщет. Что, если его прошлое стучится в дверь?

— Чего не спишь? — переворачиваясь с боку на бок, сонно спросила Нора. — День сегодня тяжелый.

— Уезжать нам надо.

— Опять двадцать пять! — Нора даже не оторвала голову от подушки.

— Собираться надо.

— Ну ты же видишь, спокойно все, никто не ходит, не бродит.

— Спокойно… Фомин в Москве был, нарыл он там что-то, и не только на меня. Вдруг все-таки ищут меня.

— Да сдох твой Канарей уже сто лет как!

— Канарей…

О Ковале Элеонора не знала. Алексей хоть и не стрелял тогда на свадьбе, но все равно кровь расстрелянной невесты на нем. Элеоноре совсем не нужно знать, на какое скотство он тогда согласился.

— Он-то сдох.

— Хорошо, завтра уедем. На пару месяцев… Давай в Крым, — отрывая голову от подушки, зевнула Нора.

— В Крым и навсегда можно, — пожал плечами Туманов.