Горячая верста

На душе у Феликса тепло и просторно. Ему приятно и шагать рядом с поэтом: как–никак Борода известный человек в Железногорске. Правда, Феликс при случае не прочь высмеять притязания Бороды вести за собой молодежь, но это уже, как говорится, из области личных отношений. На людях Феликс не даст Бороду в обиду. Он везде скажет: «Это передовой, современный человек, носитель интеллектуализма…» Феликсу нравится и Егор Лаптев. Егор — парень скромный, покладистый. Отец у Егора, хоть и знатный металлург, но знаменитость его особого рода. Прокатал полторы нормы листа — и на пьедестал. А вот брат Феликса Вадим… По радио о нем не говорят, в газетах ни строчки, а попробуй достань Вадима. Директор столичного института! Феликсу положение брата в обществе во сто крат дороже трудовой славы прокатчика Лаптева.

Феликс поймал себя на мысли, что в этом мире обязательно надо держать рядом и Егоров Лаптевых. Зайдет он, Феликс, с Настей в буфет на катке. «Егор, кофе! И шоколадку… для Насти». Егор, конечно, на полусогнутых, с улыбкой: «Будет сделано…»

— Физический труд–архаизм! — бубнит позади Феликса Борода. — Он отомрет, как осенью отмирают листья.

— Труд оператора тоже физический, — возражает Егор. — Надо стоять у пульта, смотреть, слушать, включать–выключать рычаги…

— Архаизм! — Борода поднимает воротник чешуйчато–белой, сильно истертой куртки (где только раздобыл такую!), говорит торопливо, глотая окончания слов. — Сегодня оператор, завтра и его побоку, — все заменит электроника! В кассету девица вложит перфокарту — и стан — ры–ы–ы… Рабочий не нужен. Он изжил–ся–ся. Уже сегодня изжил себя!

Егору трудно одержать победу в споре. Борода все–таки поэт! И вроде бы правду говорит, — обходится же луноход без человека! — но поверить Бороде Егор не торопится. «Электронная машина, — рассуждал про себя Егор, — без человека — ничто. И не все в жизни она заменит! Предложи Феликсу электронную машину взамен Насти Фоминой…»

Впрочем, в одном Борода убеждал Егора: не резон в наше время молодому человеку стоять у стана с допотопными клещами. Тут, пожалуй, он прав.

Захотел заговорить с Бородой, но потом решил: ни к чему мне эти разговоры! Клещи я брошу, встану за пульт. А если отец не разрешит — уйду из цеха.

Егор не хотел себе признаться, но у него и раньше, до посещения Бродовых, где–то в глубине души тлела надежда стать певцом. Старик Бродов подогрел эту мечту, протянул ей руку. И Егор уже шел за ним, он верил: Бродов приведет его в иной мир — в мир, где звучит музыка и сияют звезды.

— Новый тип человека выдвинулся на арену — инженер, техник, повелитель машин! — продолжал бубнить Борода. — Он, этот человек, на свой лад перестроит всю жизнь. Ему принадлежит будущее!..

Егор лишен был тщеславных побуждений, но в одном его тайные мысли, как две капли воды, походили на мысли Феликса: он тоже мечтал встретить на катке девушку. Девушка эта — Аленка. Фамилии её Егор не знает, видел её только раз при свете закопченных фонарей и притом на трубе. Она висела на канате, раскачиваясь в веревочном седлеце, и весело ему кричала: «Эй, парень! Подними–ка меня повыше!» Он подошел к основанию трубы, которую недавно начали класть, приставил к ней лестницу, затем, бесцеремонно ухватив девушку за ботинки, слегка потянул к себе и сказал: «Красивая!». Она в ответ улыбнулась: «Тоже, открытие сделал!..» Егор, краснея, прошептал: «Когда освободишься? Я подожду. Как тебя звать?..» Девушка запрокинула голову и громко крикнула: «Эй, там, наверху. Поднимите меня повыше!..» Сверху отозвались: «Аленка!..» Она наклонилась к Егору: «Вон, слышишь — Аленкой кличут».

…В конце смены Егор снова подошел к трубе. Угрюмый парень, видимо, бригадир, собирал инструменты. На вопросы Егора отвечал сухо, с раздражением:

— Аленка, говоришь? Не может того быть, чтобы на канате висела. Это у нас верхолазы–бетонщики да укладчики кирпича наверху работают, а Аленка… Она раствор приготовляет. Ты что–то путаешь.

Егор усомнился:

— Да ты не бойся, не украду я твою Елену прекрасную.

— Я и не боюсь, — спокойно ответил парень, — а только зачем канитель пустую разводить, если ты ей ни по каким статьям не подходишь.

Бригадир придвинулся к Егору и ворчливо, как старый дед, забубнил:

— Пойми, садовая голова: москвичка она, там у нее и кавалер есть. Письма от него каждый день получает. А у нас временно, отец–то у нее начальником военной академии в столице работает. Побудет у нас месяц–другой — и адью.

— А как к вам попала?

— Баловница. Не пойду, говорит, в институт. Пойду строить самый большой в мире стан. В газетах прочитала. Вот и махнула к нам. Стан строила, а теперь вот трубу с нами кладет. Надоест — и уедет. Блажь все это! А ты — в женихи. Мало ль там в Москве для нее генеральских сынков подрастает.

— Ну ты тоже… — ругнул бригадира Егор, — по старинке рассуждаешь… Любовь чинов не выбирает…

— Любовь! — бригадир захохотал. — Ишь, чего захотел! Да ты видел её во Дворце культуры, когда она не в куртке рабочей, а чин по чину одета? Словом, иди–ка, парень, своей дорогой. Ухажер нашелся!