Горячая верста

Феликс сделал нетерпеливое движение, хотел возразить, возмутиться бесцеремонностью тона, но сдержал себя и, поудобнее устроившись в кресле, приготовился слушать.

— Я знаю, вам неприятны мои слова, — спокойно продолжал Хуторков, — но вы все–таки меня послушайте. То, что я вам сейчас скажу, вам никто не скажет. Я всю жизнь посвятил искусству и кое о чем могу судить верно. А то, что Хуторков здесь, с вами, вина не моя, а таких же вот, как вы — пастырей. Да, да наберитесь мужества и слушайте! Я помогу вам познать истину; вам тогда не придется блуждать в потемках, метать громы и молнии по поводу непокорности, непослушания вверенных вам людей. Вы будете знать их и все их выходки воспринимать, как должное.

— Павел Павлович! Извините, но мне ваша речь и особенно тон ваш непонятен.

Феликс подался вперед, сжал пальцами поручни кресла. Его нос заострился, и красивые круглые глаза блестели, как у волчонка. Он побелел, и губы его дрожали.

— Понимаю вашу обиду, — продолжал так же спокойно старый артист. — Вы ещё молоды, вы ещё парите в облаках и не хотите так грубо плюхаться на грешную землю. Но вы должны знать: если вы на стане работали, то здесь вы будете воевать. А война немыслима без побоев, синяков, грязи и даже крови. Егор Лаптев, будучи рядовым рабочим, наверное, никогда бы не позволил себе уйти со стана без вашего разрешения, — даже в часы, когда нечего делать, а здесь он ушел. Вы, кажется, просили вчера не уходить, подождать каких–то ваших наставлений, распоряжений, а Егор мимо ушей пропустил эту вашу просьбу. Захотелось ему на стройку пойти, он и пошел. И я бы ушел, если бы охота была. Вам обидно такое непослушание. Но вы не подумали, почему Егор забыл о своей подчиненности, пренебрег бригадиром? Да потому, дорогой мой Феликс, что искусство признает авторитеты, а не ранги.

Старый артист углубился в чтение, закрылся книгой от Феликса. Но потом отбросил её, продолжал:

— Вы относитесь к категории людей, которые, как только приходят в искусство, так и норовят забежать в красный угол, — так начинал и ваш батюшка! Так он, не зная музыки и не имея от природы никаких данных, стал композитором, и с тех пор, как я его знаю, всегда начальник — то дирижер, то режиссер, а то, как теперь, художественный руководитель!..

— Вы бы отца оставили в покое.

— Не сегодня–завтра, но вы о нем все узнаете — так лучше уж раньше. Да и себя, свою роль поймете быстрее. И мучиться вам придется меньше: не так больно и мучительно расстанетесь с иллюзиями.

— Вам стыдно поносить своего благодетеля! — скривился Феликс. Он подавил в себе поднимавшийся поначалу гнев, решил до конца выслушать болтовню старого артиста, и теперь, уличив, как ему казалось, Хуторкова в черной неблагодарности, бросил ему язвительную реплику.

— Благодетель, — засмеялся Хуторков. — Вы дождитесь конца только одной этой гастрольной поездки и подсчитайте дивиденты от нее — тогда вы будете знать, кто кому благодетель: Бродовы для Хуторкова или Хуторков для Бродовых. Вы, надеюсь, не забыли провести свою персону на две ставки: администратора и конферансье. В бригаде один артист по первому разряду — конферансье, а я по третьему разряду. Так что сумму вы получите кругленькую. Мы, пожалуй, и все вместе такую не получим. А если не слишком хвост задерете, да горькую правду старика Хуторкова научитесь до дна испивать — так вы скоро денежным мешком станете.

Хуторков снова закрылся от Феликса книгой.

Бродов не хотел оставлять отношения с Хуторковым натянутыми. Наоборот, он теперь яснее прежнего понимал, что Хуторков и Лаптев — лестница, по которой он начал желанное восхождение. Нельзя же лестницу выбивать из–под своих ног. Нет, он не так прост, как показался по первости Хуторкову!..

— У вас сегодня дурное настроение, Павел Павлович, — заговорил он тише и спокойнее. — Я вас понимаю и не стану обижаться. Вы только хотели мне прочитать былину. Признаться, мне это интересно.

— В другой раз! Я сейчас спать хочу, — сказал Хуторков, не показывая лица из–за книги. В голосе его Феликс явственно расслышал ледяные, почти враждебные нотки.

— Хорошо, Павел Павлович. Я пойду тоже отдыхать.

Едва он вышел в коридор, как в конце его увидел ватагу ребят и девушек и впереди всех Егора Лаптева. За ним шла Настя с незнакомой девушкой, тут же был бригадир верхолазов–каменщиков: широкоплечий кряжистый парень в черной, куртке. Он шел сзади девушек, как бы прикрывая их, Настя, проходя мимо Феликса, схватила его за руку, увлекла за собой.

— Что это все значит? — спросил Феликс.

— Кататься едем! — объявила Настя — Эй–ей!.. Пал Палыч! Одевайтесь! Ребята нам Волгу хотят показать!..