Горячее лето

Маня Веткина в последний раз хотела убедиться, придут ли комсомольцы-строители на посадки. На стройке ее встречали приветливо. Даже обычно хмурый, недовольный, будто его горько обидели, каменщик Петя Проскурин подарил девушке улыбку.

Она увидела Костюка, поздоровалась.

— Добрый день, — ответил тот, распрямившись во весь свой высокий рост над кирпичной стеной, которую выкладывал.

Она стояла в нерешительности. Этот человек ее чем-то пугал. Должно быть, взглядом, прямым и пристальным. Или выражением лица, чуть скуластого, в котором сквозь суровость проглядывала холодноватая ирония. Однажды в клубе строителей ее привлек голос, доносившийся из комнаты кружковцев-вокалистов. Она вошла туда и встретилась вот с этим самым Костюком. Дернуло же ее тогда с ходу похвалить голос!

— Костюк, Федором звать, — бросил тот отрывисто вполоборота, не вставая из-за пианино.

— Веткина…

Он посмотрел на нее, и взгляд был колючим.

— Пойте, — сказала она почти испуганно.

— Вы всех так… с порога хвалите?

Такой мягкий голос в пении и такой резкий, будто ломаются сухие сучья, в разговоре!..

— Пойте, — повторила она и вышла.

Теперь она стояла внизу, нелепо задрав голову, и не знала, что сказать.

— Похвалить бы вам меня еще раз, — без тени усмешки сказал Костюк. — Мол, стену выводите прямо.

— Вы шутник.

— Вот, вот. Еще один комплимент!..

Маня быстро пошла прочь. Не любила она людей, у которых ни в глазах, ни в жесте, ни в слове доброе чувство не теплится.

— Куда же вы поспешаете?

— Как, куда? В воскресенье посадка. Неужели не слышали?

— Слышал. Мне можно прийти? Не прогоните?

— А вы деревья сажать умеете?

— И сажать, и подрезать, и прививки делать.

— Ах, вот вы каков! — воскликнула Маня, преодолевая глупую робость, принимая невозмутимо иронический тон собеседника. — Приходите. Заслужите, так и похвалю!

Маня обежала всю площадку. «Придут комсомольцы, непременно придут», — решила она.

Карпова она увидела возле узкоколейки. В руках у него была железная рейка — шаблон для проверки расстояния между рельсами.

Владимир был одет в белую рубашку с открытым воротом и короткими рукавами. Как всегда, он по-армейски подтянут, аккуратен. Мягкие волосы упали на лоб и рассыпались. Нос с горбинкой и плотно сжатые тонкие губы придают профилю четкость, почти резкость.

— Строим! Транспоселковую магистраль, Маня, строим! Ивянского уломал. Хазаров морщится, да терпит.

Девушка угадывала перелом, наступивший у Карпова в отношении к ней. Теперь он ее замечал, шел навстречу. Причиной тому, конечно, узкоколейка. И только. Да, несомненно. Вот и сейчас Карпов пустился в подробные объяснения. Не было рельсов и получить невозможно: в стране голод на металл. Разыскали в старом заброшенном песчаном карьере. Березов с каменщиками отыскал.

Слова у него горячие, а движения сдержанные, скупые. Так и чувствуется сапер, руки которого, может быть, сотни и тысячи раз держали смертоносные мины и не имели права ни разу ошибиться.

«Вот бы с ним по жизни — рука об руку, шаг в шаг… Такого ждала, вот он рядом. Держи! Упустишь!..»

— Через несколько дней все будет готово.

— Задумано — сделано. Правильно, Володя. А мы в воскресенье старую часть Степного озеленим.

— По тому плану?

— План понравился? В жизни будет лучше. Ты придешь помогать?

— Я посажу перед каждым новым домом по желудю, через сотню лет будет два десятка столетних дубов, — хотел отшутиться Карпов.

Маню задела легкость его ответа.

— Не придешь, Владимир? — спросила она чуть дрогнувшим голосом.

Владимиру захотелось подзадорить девушку.

— Прости, Маня, у тебя ведь родители в Ленинграде остались?

— Да.

— Ты здесь, в Сибири, долго собираешься работать?

— Это же неважно!

— Уедешь, и останутся твои зеленые насаждения.

Она обиделась: зачем ему потребовалось повторять слова, только что слышанные от начальника ЖКО?

— Для тебя останутся. Для Никодимова!

— Ты сердишься, Маня? — спросил Карпов, копируя тон, которым Веткина любила задавать этот вопрос.

— А для меня в Ленинграде другие посадят.

— Хорошо, хорошо, — примирительно сказал Владимир.

Но Маня продолжала с упорством, которого он в ней не знал, с внутренним отчаянием, которого он раньше не замечал:

— Ты забыл, как мы закладывали парки Победы в Ленинграде? Неужели и тогда думал-гадал: буду ли здесь жить?

— Да я же тебе не перечу.

— Не перечишь, но участвовать не хочешь?

— Пожалуй, приду.

— Снисходишь? Не люблю этого.

— Три тысячи единиц, три тысячи ям! Сколько же у нас народу выйдет? — несмело усомнился Никодимов, когда утром он и Веткина еще раз просматривали план озеленения.

— Комсомольцы двух организаций выйдут.

— Слишком все-таки широк размах, Мария Игнатьевна. Надо бы немножко сократить. Может быть, пореже рассадим?

— Ну, знаете… — сказала она таким тоном, точно он предлагал совершенно немыслимое дело.

Про себя же Маня опасалась, а вдруг… вдруг люди не выйдут? Тогда скандал. Тогда ей никто больше не станет доверять.

…И вот сейчас ее зовут со всех сторон. Она волнуется. Да и как не волноваться, когда молодежь в пестрых летних нарядах заполнила Степной — почти сотня человек собралась к назначенному часу.