Горячее лето

— Ничего, спасибо, — доверчиво ответила Веткина. — Володя, ты доволен работой?

Эти слова снова вызвали в нем злость.

— А ты?

— Я? — еще больше покраснела девушка, словно ей было очень стыдно, но необходимо признаться. — Я, знаешь, мечтала создавать парки…

— Парки?! — удивленно повторил он. — Тогда тебе следовало выбрать другой институт. Ну, лесной, что ли.

Он грянул в ее глаза. Брови над ними заметно темнее волос. Подведены? Нет, у нее всегда такие. Натуральные.

— Я в Ленинграде увлекалась зеленым строительством.

— И скрипкой.

— Да, и скрипкой. Ты ведь тоже стихи, например, любишь…

— Все это верно, — перебил он ее. — Но парками заниматься я не собирался, когда в Сибирь ехал.

— Разве плохо быть строителем и садоводом вместе, Володя?

— Извини, Маня, спешу. Договорим в другой раз.

Он вышел из стройуправления и побрел к Степному. Какая-то чепуха вокруг, какие-то еще парки!.. Маня, наверное, обиделась. И пусть. Гм, парки…

А Мироненко смотрел ему вслед через окно и думал: «Может быть, и у него усталость? Страшно, если она наступает в двадцать восемь».

IV

Утром Владимир встал с головной болью. Сон был беспокойным… Всю ночь Мироненко отчитывал его. Рядом появлялась тонкая блондинка с темными бровями, ласково улыбалась, за улыбкой чудилась насмешка: «Попало на орехи? Давай лучше парки строить!» Потом ее образ заслонялся другим: глаза пронзительные, лицо бледное, все в слезах. И приглушенный голос: — «Зачем ты уезжаешь от меня? Хочешь, я буду тебе Дамой с собачкой?»

Вспоминая слово за словом вчерашний разговор в парткоме, Владимир все более убеждался, что вел себя скверно, что скомпрометировал себя в глазах секретаря. Растирая тело мокрым полотенцем, он вслух повторил: «Неужели не задумывались, инженер?»

Из дома он вышел с болезненным ощущением слабости во всем теле. Брезжил сырой, сумрачный рассвет. На востоке над заводом слабо проступали бледные пятна — поднимавшееся солнце не в силах было пробиться лучами сквозь толщу тяжелых туч. Поселок выглядел серым и скучным. Шлакоблочные дома, выстроенные во время войны, не штукатурены.

Возле будущего дама номер двадцать Карпов нашел только одного Егорова. Бригадир смотрел невесело.

— Владимир Николаевич, раствору нет, — сказал Егоров.

Так начинается каждый день. Чего-нибудь обязательно нет. Сразу встает какая-нибудь проблема, совсем не технического порядка, требующая немедленного разрешения. Надо куда-нибудь бежать, с кем-нибудь спорить, доказывать, убеждать.

— Здравствуйте, Егоров.

— Раствору… — снова начал тот.

— Хорошо, — прервал его Карпов.

Егоров определил, что инженер сегодня ее в духе. Они молча пошли вдоль начатой стены. Потом Карпов остановился, спросил:

— Скажите, Егоров, не скучно вот так жить — изо дня в день? Не досадно?

— В каком смысле?

— Люди к празднику готовятся, к Первомаю, а вы… а мы… На заводе бывали? Напряженно, стремительно там живут люди.

— Завидую. Но в нашем деле так нельзя.

— Почему?

— Наше дело особое, трудное. Там другой оборот: машины, организация, размах. Есть где развернуться. А у нас, сами видите, строительство мелкое, рабочие — молодняк, опыта никакого. Глядите, как бьется Платон Петрович. Порядок не установился.

— Порядок сам не установится.

— Так-то оно так. Только тут большого порядка и ожидать нельзя. На что уж силен наш хозяин, да и ему трудно.

Егоров вздохнул, погладил черную, аккуратно, в кружок подстриженную бороду, надвинул на глаза картуз и отошел. Вид у него был не то чтобы виноватый, а такой, словно он наговорил лишнего.

Карпов следил, как подходит народ, как люди сначала берутся за подготовительные операции. На это уходят минуты и часы. «Неужели так и потянется эта медлительная, как ожидание, жизнь? С ума можно сойти».

Отдав нужные распоряжения, Владимир зашагал в направлении конторы Хазарова.

«Не каждому выпадет такое счастье, — почти со злобой думал он. — Типичная демагогия».

Контора перегородкой делилась на две комнаты. В первой проходной, сидел Семкин, человек лет пятидесяти, с желтоватым вытянутым лицом, с острой лысиной, окруженной неровно поседевшими, словно выцветшими, волосами. Это — управляющий делами при начальнике стройучастка. Среди рабочих он носил кличку старшего писаря.

— Платон Петрович не принимает, — заявил Семкин.

— У меня важное, срочное дело.

— День-деньской у всех важные и неотложные. Вы уже должны знать, товарищ, что начальник обычно в конторе не принимает. Выйдет на строительство, тогда говорите сколько угодно.

Карпов хотел без дальнейших объяснений пройти к Хазарову, однако Семкин преградил ему дорогу. Карпов осторожно, но сильно отстранил его, сдерживая гнев. Странная обстановка!

— Простите, ворвался к вам, Платон Петрович, во внеурочное время.

— Что за причина? — оторвал глаза от бумаг Хазаров. — Гвоздей нет? Пиломатериалов, цемента? Знаю. Все знаю.

Утром Семкин сказал ему, что Карпов был в парткоме. «Ха, спортсмен, романтик, — подумал Хазаров. — Кишка тонка: с жалоб дело начинает. Малокровный, видно».

Какое-то неприятное чувство, робость и злость вместе, заставило Владимира помедлить под тяжелым взглядом начальника.