Горячие моторы

Кроме того, мы получили подкрепление. В тот момент Лойсль подобрал в пути русского, пожелавшего остаться с нами. Он просто отказался от нас уходить. Мы уже несколько раз отправляли его в тыл, но он возвращался. Как часы, он вечером снова был с нами. Сначала возникли отдельные трудности с большими шишками, но наше «дипломатическое искусство» помогло Грегору, как мы стали его называть, остаться с нами. Он был очень способным парнем и стал мастером на все руки.

Он получал в Бородино наши пайки и привозил их на запряженных лошадью санях, заготавливал дрова и бывал счастлив, если мог посидеть среди нас по окончании своей работы. Мы никоим образом не видели в нем врага, и это, вероятно, так нас к нему привязывало. Он сидел среди нас. Когда мы запевали казачьи песни, он улыбался во весь рот[43]. Все преображалось, когда он вставал и пускался в пляс. Вернер играл на гитаре, Лойсль отбивал ритм сковородой по столу, а я барабанил по кастрюле своим штыком. Боже, мы просто забывали обо всем!

30 декабря произошло значительное оживление. Русская артиллерия била во всю мощь, и мы это ощутили. Мы все еще сидели в нашей избе. Часть стрелков-мотоциклистов оставалась в Бородино как резерв, в то время как остальные лежали в жалких стрелковых окопах у реки. Когда один из снарядов задел крышу нашей избы, нам это показалось уже слишком. Мы попытались вырыть стрелковые окопы-ячейки под открытым небом, но твердая как камень земля остановила нас прежде, чем мы успели начать. Также здесь не было навозной кучи, которую можно было использовать, чтобы врыться в землю поглубже. Земля под грудой навоза не так сильно промерзала, и здесь можно было построить землянку. Мы вяло копали, прерываемые летящими снарядами, которые неоднократно вынуждали нас прятаться.

Затем Лойсль поехал на санях Грегора, и вместе с пайками привез известие, что завтра 31 декабря нам надо идти в Бородино. Едва ли для нас сейчас будет работа. Батальон стал настолько мал, что мотоциклисты-посыльные больше не требовались. Лойсль сказал, что фельдфебель уже освободил избу для нас, и хотел снова начать нас «полировать». Его желание «полировать» заставило нас нервничать – фельдфебель был шутник! Ну что ж, приказ есть приказ! Лойслю пришлось сразу повернуть назад; обстрел сводил лошадь с ума. С каждым разрывом снаряда на подскакивала на всех четырех ногах. Разумеется, это была не армейская лошадь. Лойсль обещал к нашему прибытию все подготовить.

Наконец, пришло время выступать. Мы двинулись в тыл в Бородино на своих последних двух машинах. Мы были поражены увиденной там мирной картиной. Пехотинцы, в относительно чистой форме, деловито сновали туда и сюда. Отдельные танки стояли у стен домов. Все создавало бодрое впечатление. Был даже дорожный знак, висящий перед канцелярией подразделения, сообщавший всем в этой «столице», где располагался фельдфебель. Вернер, как всегда пессимистичный, проворчал:

– Все это кажется чересчур респектабельным. Долго нам тут не задержаться!

Мы даже не представляли себе, насколько он окажется прав.

Время, проведенное в Бородино, стало последними тихими днями, которые Вернер и я провели в России, насколько в такой ситуации вообще можно вести речь о тихих днях. Мы доложили фельдфебелю, который явно был в хорошем настроении:

– Убирайтесь, недотепы, можете отдохнуть до завтра!

Мы мгновенно рванули прочь, столкнувшись друг с другом, из желания пройти в дверь сразу. Фельдфебели могут быстро передумать. Лучше, по мере возможности, держаться от них подальше.

Лойсль поприветствовал нас и проводил на нашу новую квартиру. С плутоватым выражением лица он отворил дверь и проговорил тоном слуги дворянина:

– Господа, пожалуйте войти!

Мы остолбенели! Они с Грегором обустроили комнату. Чистое шерстяное одеяло покрывало стол, в отлично убранной комнате было тепло. Грегор, точно знавший, что все сделано отлично, тоже улыбнулся.

– Так, некомпанейские ребята, сегодня мы должны отпраздновать Новый год так, чтобы стены дрожали! – прокричал Лойсль. – Все готово. Мойтесь, негодяи, а затем начинайте праздновать!

Говорилось все это грубо, но шутливо и без намерения обидеть. И мы были не в начальной школе!

– Ты – хороший парень, Лойсль, старая швабская задница, – сказал я ему с улыбкой.