Горячие ветры

Ольга была уже где-то неподалеку от немецких окопов, но обрыва провода так до сих пор и не обнаружила. Она легла на осклизлую землю и снова закрыла глаза… Вспомнился первый день на передовой. Первую ночь в общем блиндаже, оказавшись тут единственной девчонкой, долго не могла сомкнуть глаз. Спали одетыми, вплотную, тесно прижавшись друг к другу. От усталости всё же отключилась на время, но тут же пришлось отмахиваться от наглых рук. Уже позднее, попав после ранения в госпиталь, так и продолжала махать руками во сне. Нянечка стала допытываться, что, мол, за оказия, а было так стыдно объяснять, что пришлось отшутиться.

А потом в батальон прибыл новый ротный. Молодой, с необычным именем Арман, красивый настолько, что напоминал Ольге… вечерний летний луг, в который садится солнце. При каждом его появлении она смущалась, а однажды ротный и вовсе вогнал в краску шутливыми расспросами о любовных похождениях. Она тогда покраснела и отмахнулась, но ротный не унимался, приговаривая, что любовь – это така-ая штука, повкуснее пирожного. Ольга пирожных никогда и не видела, откуда в деревне такие изыски, а уж про эти самые любовные утехи и говорить нечего: не принято было до свадьбы подобным заниматься. Была у них в деревне Варька, шалава, так до свадьбы побаловалась – и не один парень так и не взял в жены, порченную-то… Арман между тем продолжал о чём-то нежно ворковать и уговаривать, и его голос звучал как безупречно настроенный музыкальный инструмент, словно не было вокруг войны…

А на следующее утро его принесли, тяжелораненого. Вокруг рвались снаряды, а ротный лежал на плащ-палатке и почему-то смущённо улыбался. Врач тихо сказал, кивнув на него, что, мол, не жилец уже. Ольга прониклась к ротному необъяснимой жалостью, погладила ласково по голове, не зная, что ещё может сделать. Арман снова смутился, достал помятую шоколадку и, извинившись, сказал, что хоть это и не пирожное, но тоже вкусно. А затем неловко попросил:

– Хоть расстегни гимнастерку и покажи грудь… не видел никогда…

Она вспыхнула и сразу убежала, краснея со стыда, а когда вернулась, на лице ротного уже замерла смиренная улыбка. Склонившись перед умершим, Ольга виновато поцеловала его в щёку, – таким и вышел её первый поцелуй… А ночью ей приснился сон, будто она держит какую-то диковинку, от которой идёт сказочно вкусный запах, а рядом стоит Арман и говорит, что теперь она наконец-то отведает тех самых пирожных. Но только она подносит вкуснятину к губам, как раздается зычный приказ: «К бою!» – и больше нет ни Армана, ни пирожного, есть только война…

Однажды она всё же решилась попробовать того самого, на что намекал Арман, выбрав для этого тихого и неказистого пулемётчика Жиляева. Он был деревенским, почти своим. Всё случилось в лесочке, и не было никакой сладости, было только больно и страшно. А ещё было стыдно. Очень стыдно. Но самое ужасное произошло на следующий день – её отозвал молодцеватый Слава Тимофеев по прозвищу Тимоха и шепнул:

– Предлагаю вечером в лесочке… прогуляться.

– Да как ты смеешь!

– Думаешь, не видел, как ты вчера с Жиляевым кувыркалась? Сморчком, выходит, не брезгуешь, а я для тебя не гожусь?..

Ольга растерялась и замолчала, не зная, что ответить.

– Не лома-айся… – тем временем продолжал уговаривать Тимофеев.

– Уйди!

Тимоха попытался приобнять, но неожиданно получил звонкую пощечину.

– Шлюха! – разозлился он. – Я тебе устро-ою, дрянь! Ещё пожалеешь…

На следующий день к ней подошёл сержант Григорьев и, ехидно улыбаясь, предложил прогуляться всё в тот же лесочек.

– Не гуляю я по лесу, – хмуро ответила Ольга.

– С Жиляевым гуляла, с Тимофеевым любилась, а я чем-то плох тебе?.. – удивился Григорьев.

– Не было у меня ничего с Тимохой! – выпалила Оля и отправилась искать обманщика.

Тот вместе с двумя солдатами курил махорку, над чем-то посмеиваясь, – уж не над ней ли…

– Сплетни распускаешь, – закричала она ему ещё издали, – не стыдно врать-то?

– А что, с Жиляевым не миловалась? – нагло улыбнулся Тимоха. Его товарищи тоже не скрывали ухмылок.

С этого и началось… Не было дня, чтобы к ней не подходил кто-то из солдат и не звал в лесок. Ольге стало казаться, что даже смотреть на неё теперь стали оценивающе и презрительно. Раньше она, когда случалось затишье, мечтала о будущем, о времени, когда закончится война и наступит мир. В такие минуты становилось светло и хорошо, будто стоишь на косогоре у родной деревни, над соцветием дурманящих лугов. Теперь же каждый вечер она уходила подальше ото всех и тихо плакала от бессилия и унижения.

Однажды в таком вот заплаканном виде Ольга попалась на глаза командиру батальона, бывшему учителю, человеку пожилому и совсем уже седому.

– Почему у вас глаза опухшие, в чём дело? – как мог, проявил участие капитан.

В ответ на это Ольга снова расплакалась: ей давно хотелось выговориться, и она рассказала всё от начала до конца.