Горячий айсберг 2011

«Ужин» действительно принесли. Открылась кормушка, коридорный молча положил миску с киселеобразным содержимым: то ли разваренные до клейстера макароны, то ли овес. Вдобавок там еще и таракан плавал. Аладдин не притронулся к миске, только выпил чай.

Он обмылся, благо ему принесли два ведра, одно – с водой, а второе – для туалета, после чего совершил ночной намаз.

Теперь можно было предаться размышлениям. Аладдин лег на «диван». И пролетели никчемные мысли, ощущения, воспоминания, как он буквально два часа назад лежал на спине в бассейне и смотрел в бездонное небо с алмазной россыпью мириадов звезд. А здесь, в тесной камере – ни звездного неба, ни свежего воздуха. Весь комфорт рассчитан на то, чтобы узник подыхал от жары и жажды. Аладдин снова покрылся липким потом, взял кружку, зачерпнул из ведра воды, вылил на себя и снова сел на «диван».

Аллах послал ему испытание. Искать силу в словах священной Книги? Аладдин многие аяты помнил если не наизусть, то близко по смыслу. Он обладал отменной памятью. Наверное, в суре «Семейство Имран» как раз и есть такие слова: «О вы, которые уверовали, терпите (в повиновении вашему Господу и когда случается несчастье или приходит испытание) и проявляйте (большее) терпение (чем ваши враги) [одолевайте врага терпением].

Да, именно это – одолевать врага терпением.

До восхода солнца у него было несколько часов. Он должен вспомнить и понять, откуда вдруг появились у него враги, какие обвинения ему предъявят, ведь сама по себе Тайная полиция была лишь инструментом в чьих-то сильных руках. И в чем он прогневил Всевышнего, что его служение Аллаху было предано остракизму, унизительному осмеянию, и он, как злодей или кровавый убийца, сидит в самой глухой камере без окон?..

Разве не на его проповеди ходят со всего города, и он вкладывает всю свою душу, чтобы слово Божье донести до верующих и заложить в их сердца? Разве не он ведет скромный образ жизни, отказавшись от радостей семейной жизни, чтобы больше времени уделять служению Аллаху? А скольким людям помог обрести истину в сложной жизненной ситуации, в беде, в поисках смысла жизни…

Аладдин вспомнил время учебы в столичном исламском университете, споры на богословские темы, мусульманские праздники…

Особенно памятно празднование Рамадана на центральной улице столицы. Все движение вокруг на многие кварталы перекрыто. Молящиеся выстраиваются в строгие колонны по десять человек, улица шириной в семьдесят метров сплошь застилается зелеными коврами, и на много километров, до горизонта – бесконечное людское море. А там, где-то впереди, муфтий, которому и вести это торжество. Правоверные стоят, как в парадном строю, плечом к плечу. И голос муфтия пробивается до глубин души с такой силой, что мороз по коже, несмотря на раскаленный день. И Аладдин вместе со всеми, плечом к плечу, слушал его: «Посмотрите налево, правоверные, посмотрите направо, почувствуйте правым, левым локтем, что мы все – одна семья, одной веры, мы все – братья мусульмане, и в этом мире вы не одиноки, и каждый из вас, где бы то ни было, придет на помощь другому!» И вместе со всеми повторяя вслед за муфтием эти слова, он каждой клеточкой тела чувствовал гипнотизирующую громадную силу единства, гордость за то, что находился рядом, что действительно не один и является частью огромного организма. Поэтому нет такой силы, обстоятельств, которые могли бы их одолеть.

И еще всплыл в памяти Аладдина случай в те же дни празднования Рамадана, который до сих пор вспоминается со стыдом. Студенту исламского университета непростительно… К нему на улице подошел, судя по виду, странствующий дервиш, а Аладдин в этот день был в европейском платье. Дервиш сказал: «Господин, у нас, мусульман, священный праздник Рамадан, дай мне немного денег». А Аладдин, шайтан его дернул, глупо пошутил: «А я ведь такой же мусульманин, как и ты, и у меня тоже праздник Рамадан, дай ты мне денег!» Дервиш извинился, совершенно искренне сказал: «Простите, господин, я не увидел, не узнал» и тут же протянул вытащенные из кармана деньги, вполне приличную сумму – двадцать фунтов. Никогда еще Аладдин не чувствовал такой жгучий стыд. Он, конечно, с благодарностью принял деньги, отказаться – большое оскорбление, и эти двадцать фунтов просто жгли ему руку, пока не отдал их первому встречному нищему…

Утром на завтрак принесли пару ложек разваренного риса, кусок хлеба и чай. «Обслуживал» уже другой коридорный, судя по темной коже и простецкому лицу, явно из глухого селения.

Потом вчерашние знакомые, как Аладдин назвал их про себя, Златозуб и Хрящ, опять повели его на допрос. Поднялись на второй этаж. Постучали и втолкнули в кабинет. Хадриса Аладдин заметил не сразу, его закрывала густая пальма и несколько ветвистых кактусов. «Со вкусом обставлен кабинет для допросов», – подумал он, а вслух поздоровался:

– Салам алейкум.