Горячий пепел. Документальная повесть. Репортажи и очерки

Хочется добраться до истоков этой людской реки. Побродить по узким кривым переулкам, среди мешанины тесно и беспорядочно сдвинутых двухэтажных домиков, из которых в основном и состоит самый разбросанный и самый беспорядочный город мира — Токио.

Здесь чаще, чем гудки автомашин, слышится задорный перестук деревянных подошв. Женщины в белых фартуках, надетых поверх кимоно, ведут сложные переговоры с овощниками и рыбниками. Церемонных поклонов и вежливо уклончивых ответов в каждом диалоге хватило бы на целую дипломатическую конференцию, хотя речь идет лишь о пучке редьки и горстке сушеных снетков.

А рядом под таким же невзрачным навесиком штабелями навалены телевизоры, радиоприемники, электрические рисоварки. Мальчик-посыльный привязывает к багажнику мотоцикла стиральную машину, только что купленную какой-то старушкой. Раз уж торговец электротехникой обосновался здесь, вдали от центральных универмагов, значит, его товар покупают, на него есть спрос.

"Средний японец обеспечен сейчас электротехникой лучше, чем одеждой; одеждой лучше, чем едой; едой лучше, чем жильем". Так очень метко сформулировала суть образовавшихся в быту диспропорций газета "Майнити".

В японском языке есть слово "и-секу-дзю". На первом месте в нем стоит иероглиф "и" — "одежда", на втором "секу" — "еда", на третьем "дзю" "жилье". Порядок слогов — это не только лексика, это и жизненная философия.

Отправляясь на завод, рабочий берет из дома бенто. Рис, положенный в плоскую лубяную или жестяную коробочку, сварен в электрической кастрюле. В остальном же содержимое бенто не так уж много изменилось с военных лет, когда патриотическим обедом называли "флаг с восходящим солнцем" — красный кружок моркови, одиноко положенный на белый рис.

К полудню в деловых кварталах Токио появляются велосипедисты. Каждый рулит лишь одной рукой, а в другой держит поднос, на котором в несколько этажей наставлены миски. С непостижимой ловкостью лавируют эти подростки в густом потоке автомашин — виртуозный номер, с которым вполне можно было бы выступать в цирке. Здесь это быт. Посыльные из харчевен доставляют обед тем, кто трудится за ультрасовременными фасадами из алюминия и зеленого стекла.

Служащие, сидящие в огромном банковском зале, получают разное жалованье. Но часто и клерки и столоначальники одинаково довольствуются миской дымящейся лапши.

В целом люди стали питаться лучше. Все чаще можно встретить горожан, завтракающих на улице четвертушкой молока и булкой — правда, это в большинстве люди одинокие, бессемейные. Статистика отметила рост потребления мяса. Японец съедает его за год столько же, сколько англичанин или француз за месяц.

Перемены могли бы куда больше затронуть питание среднего японца. Но все же они налицо. А вот жилищные условия если и изменились, то в худшую сторону. Это — самое болезненное место в быту японца и самая разорительная статья в его бюджете.

Кажется невероятным, но это так: трудовая семья вынуждена тратить на жилье, как правило, не меньше, чем на питание, а иногда и больше.

Житель японского города знает, что сильнее самой изощренной рекламы действуют на воображение листки бумаги, белеющие на фонарных столбах. Кого из жителей Токио не бросали в дрожь эти самодельные объявления о сдающихся комнатах: "четыре с половиной татами"… "шесть татами"… — и номер телефона.

Татами — это плотный, пальца в три толщиной, соломенный мат из простеганных циновок. Размер его соответствует месту, на котором может улечься человек: немногим более полутора квадратных метров. Из таких матов состоят полы японских жилищ, они же заменяют собой стулья, кровати и прочую мебель. На татами ставится лишь низенький столик. Но вечерами его прислоняют боком к стене, вынимают из стенного шкафа тюфяки, одеяла, и тогда вся площадь комнаты может служить постелью.

"Культ цветущих вишен и кимоно может исчезнуть под напором западной цивилизации, но одна черта старой Японии остается неизменной: большинство японцев доныне живут, едят и спят на полу", — писал из Токио корреспондент "Юнайтед пресс интернэшнл", удивляясь приверженности местных жителей к татами.

Это, кстати говоря, излюбленный многими иностранными авторами повод пофилософствовать о "загадочной душе японца", который, дескать, вместе с обувью оставляет за порогом жилища все иностранное, воспринятое со стороны, чтобы, усевшись на татами, вновь стать самим собой.

Слов нет, своеобразная форма быта порождена природными условиями Японии. Татами не отсыревают во время ливней, не холодят зимой. Но старики и подмастерья, что ходят по домам заменять или подновлять старые татами, знают: есть и другие причины не беспокоиться за будущее их древнего ремесла. Пока с жильем туго, люди не откажутся от пола, способного служить постелью.

Большинство горожан арендуют жилье у домовладельцев. А сдаются чаще всего комнаты из шести татами. За такое самое скромное обиталище для небольшой семьи надо отдавать треть зарплаты, да еще внести шестимесячный залог при въезде.