Горячий шоколад на троих (СИ)

— Мои поздравления, Педро. Вряд ли твоя дочь могла подыскать себе пару лучше, чем Алекс. Полсвета обойди, а таких не сыщешь!

— Да, Алекс Браун — чудесный юноша. Жаль только, что они нас покидают. Алекс выиграл стипендию в докторантуре Гарварда. Они уедут сразу же после свадьбы.

— Ах, какая жалость! Что же ты теперь будешь делать, Тита? — подпустив сарказма в голос, спросила Пакита. — После того как Эсперанса уедет, ты уже не сможешь жить рядом с Педро. Но прежде чем ты подыщешь себе другой дом, запиши мне рецепт чили с ореховым соусом. Они выглядят так аппетитно!

А блюдо действительно удалось на славу. Оно сочетало в себе все цвета мексиканского флага: зеленые перцы, белый соус, красные зернышки граната. Правда, продержалась эта патриотическая идиллия недолго.

Перцы разлетелись с подносов в мгновение ока… Как же это было не похоже на тот день, когда Тита почувствовала себя последним перчиком в ореховом соусе, который никто не решается съесть, боясь показаться чревоугодником. А сейчас… То ли чревоугодие перестало считаться смертным грехом, то ли чили были настолько вкусными, что гости совсем потеряли страх, — так или иначе, но ни одного, даже самого завалящего перчика не осталось. Гости пришли в совершеннейший восторг. Какой разительный контраст со свадьбой Педро и Росауры, когда все отравились и блевали прямо за свадебным столом! Здесь же не было места ни печали, ни тоске. Напротив, чили в ореховом соусе пробудили в гостях тот сладостный недуг, который в свое время охватил Гертрудис, когда она отведала перепелов в соусе из лепестков роз. Да и сама она ощутила его симптомы, когда весело выплясывала с Хуаном польку «Мой любимый капитан». Каждый раз, выкрикивая: «Ай, ай, ай, ай, мой любимый капитан!», она вспоминала тот далекий день, когда в чем мать родила встретила в открытом поле Хуана, бывшего тогда всего лишь в капитанском чине.

Тут же в ногах пробудился знакомый жар, в животе начало покалывать, а в голову полезли греховные мысли, так что она решила, что пора им срочно отступать, пока никто ничего не заметил. Гертрудис первой дезертировала с поля боя. Остальные вскоре последовали ее примеру, в глазах у них играли огоньки неприкрытой похоти. Новобрачные мысленно поблагодарили гостей: им уже давно хотелось собрать чемоданы и уехать. Разумеется, только после страстной ночи в отеле.

На ранчо остались лишь Тита, Педро, Джон и Ченча. Гости и работники разбрелись кто куда и совокуплялись там, где их застигло непреодолимое желание. Кто попроще, делали это под мостом, соединявшим Пьедрас-Неграс и Игл-Пасс, кто поприличнее да благовоспитаннее — в задних сидениях кабриолетов, кое-как припаркованных на обочине. Остальные — где, кто и как мог: на реке, на лестнице, в ванной, в камине, на печи, на прилавке аптеки, в шкафу, в кронах деревьев. Потребность — мать всех ухищрений и поз. В тот день было проявлено столько изобретательности, сколько никогда прежде в истории рода человеческого.

Тита и Педро изо всех сил пытались сдерживать собственное влечение, но оно все равно прорывалось сквозь поры кожи и выходило наружу в виде жара и специфического запаха. Джон сообразил, что он здесь третий лишний, и засобирался домой. Тите было жаль, что он уходит один. Ему следовало жениться на ком-нибудь другом, когда Тита разорвала помолвку, но он этого так и не сделал.

Как только Джон ушел, Ченча попросила разрешения съездить к себе в деревню: несколько дней назад туда отправился муж строить дом, и ей вдруг сильно захотелось его повидать. Если бы Педро и Тита решили остаться наедине в свой медовый месяц, они не могли бы обстряпать это лучше. Впервые за много лет они могли любить друг друга, не боясь, что их застанут вдвоем. И не было больше страха, что Тита вдруг забеременеет. И не нужно было больше до крови прикусывать себе руку, чтобы приглушить разрывающие грудь стоны. Все это осталось в прошлом.

Не говоря ни слова, они взялись за руки и пошли в темную каморку. Перед самым порогом Педро подхватил ее на руки, медленно открыл дверь, и оба они обомлели от восторга и изумления: комната полностью преобразилась. Исчезло все барахло, лишь в центре возвышалась железная кровать. Шелковая простыня и одеяло были абсолютно белыми, как и устилавший пол ковер из цветов, как и двести пятьдесят свечей, что освещали комнату, которую вряд ли кто-то назвал бы теперь темной. Тита поразилась: сколько же сил и времени потратил ее возлюбленный, чтобы навести всю эту красоту! Не меньше нее был поражен и Педро: он ума не мог приложить, как Тите удавалось все это до поры до времени скрывать от него.