Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки

— На что же я тогда бригадир? — с живостью возразил Затворницкий. Словом, пришлось поговорить с ним по душам. Дал слово, что злоупотреблять не будет. Я за него поручился. Теперь имеет две изолированные. На новоселье принимал умеренно.

Вот когда я решил напомнить о Сателе.

— Володя, — говорю ему, — а я и не знал, что вы с Сателем потом встречались.

Затворницкий зарделся легким румянцем.

— Это он так сказал? Неужто встречались?

— И не один раз. Он ведь хотел написать ваш портрет.

— Как же вы его разыскали? Выходит, он и теперь рисует?

— Нашел я Сателя через Союз художников, дорогой Володя, рисует он, это точно.

— И где же та картина висит? Интересно, — он явно продолжал уходить от ответа.

— Та картина висит, кажется, в Ужгороде. А портрет ваш остался не написанным…

— Ей-богу, не помню. Может, и встречались, да выскочило из памяти, честно вам говорю.

Коль случился такой курьезный провал в памяти, тема закрывалась автоматически. Но не тот человек Затворниц-кии, чтобы продолжать жить с недомолвкой. Я терпеливо ждал.

И не ошибся.

— Как по-вашему, зазнался я? — спросил Затворниц-кии, когда мы сошлись в другой раз.

— Если бы я хоть на один процент думал так, не дал бы согласия работать над литературной записью.

— Сейчас не зазнался, а тогда вроде бы зазнался, разве так бывает? Затворницкий будто и не меня спрашивал, а сам с собой размышлял. — Я подумал, что вы тоже на это намек держите.

— Почему тоже? — спрашивал я, не подавая виду, потому что и мне требовалось добраться до истины.

— Да художник-то, значит, так и решил обо мне тогда. Что-то припоминается, был у нас какой-то разговор, договорились будто, что встретимся, а он почему-то не приехал или я его подвел. Вот я и думаю теперь: по этой причине не приехал.

Я с облегчением рассмеялся:

— Выходит, был такой грех?

— Я-то за собой не замечал, но со стороны виднее — да? Вот он и заметил.

— И долго это продолжалось?

На этот раз засмеялся Затворницкий — и тоже с видимым облегчением.

— Все вам надо дотошничать. Как я могу знать, долго ли, коротко, если я за собой этого не замечаю. И потом, что такое зазнайство? Или я в начальники стремился и вышел? Был работягой и остался. Я вам расскажу, как было со мною, а вы решайте. С головокружением я тогда ходил, вот как со мной было. Всюду меня приглашают, за красный стол сажают, бумажки с речами подкладывают, чтобы я их произносил… Закружилась моя голова, точно художник заметил.

Я грешным делом подумал: а что если Владимир подыгрывает мне, чтобы не противоречить задуманной концепции? Что если он, пусть даже бессознательно, подстраивается под схему идеального героя, каким тот представляется по литературе? Испытание славой является одним из самых искупительных, к тому же человеческий организм начисто лишен защитной реакции против такого испытания. И люди, не выдержавшие этого экзамена, не склонны сознаваться в провале, даже когда он очевиден для всех. Но у Затворницкого не было причин таиться от меня. Слишком хорошо мы знали друг друга, чтобы подыгрывать под схему. И он словно угадал мои суетные мысли.

— Вот что скажу, — продолжал Владимир. — Я ею скоро накушался, славы той. Вкусил, как говорится. Через что понял? Да через собственный карман. Непонятно? А я быстро сообразил. Слава моя по карману бьет. Я выступать еду, опытом меняюсь, а мои ребята тем часом вкалывают. Им прогрессивка, а мне только среднемесячная. И моральный момент. Они работают, а я по клубам катаюсь. Ребята мне ничего не говорят, но я же сам понимать должен. Другое дело, когда на общество работаю, депутат там или еще кто.

Разговор получался доверительным, безутайным, и я решил завершить его на той же степени откровенности. Только один вопрос и оставался у меня: почувствовал ли Затворницкий какие-либо преимущества, получив Золотую Звезду Героя?

— А как же? — с улыбкой отозвался он. — Началась спокойная жизнь, особенно дома. Полина больше верить стала. Раньше, бывало, задержишься на вечере, придешь позднее обычного, она в упреки, не верит, что я по делу отсутствовал. «Заседал, а пришел с запашком». У мужчин-то разные заседания случаются, а она ни в какую. Или рыбалка. «Где рыба?» — спрашивает. А зачем мне рыба? Я ее раздавать люблю. Но как началось недоверие, пришлось привозить с собой. Так я нарочно самую мелочь выбирал или с другими менялся, пусть она с этой мелюзгой возится. А с героем сразу полегчало. Чувствую — верит. Мне-то рыбалка не для рыбы нужна, а для тишины и сосредоточенности. Мне эту рыбу домой даже лень везти. А у других не ловится. Отчего тут не посочувствовать. Ребята на берегу удивляются. «Как же ты всю рыбу раздаешь? Не боишься скандала?» — «А мне моя верит», отвечаю. Ребята вздыхают: «Повезло тебе».