Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки

Аркадий Миронович с готовностью взошел на председательское место, не забыв свою рюмку. Все глаза устремились на него. Мы ждали, какую оценку даст он случившемуся.

— Я поднимаю этот тост, — звонкоголосо начал он, впитывая в себя наши ищущие взгляды. — За наше фронтовое братство. Мы сорок лет не виделись, а встретились как родные. У нас одна биография. И география. Стоит сказать: Старая Русса, Борки, Фанерный завод, станция Дно, река Великая — и ты знаешь, что перед тобой стоит твой фронтовой друг. А что здесь произошло буквально на наших глазах? У меня нет слов.

Рядовой Павел Юмашев (выкрикивает из своего угла). Ты бы только послушал, Сыч, что он мне сказал.

Рядовой Аркадий Сычев (возвышенно). И не желаю слушать. Ветеран ветерану не может сказать ничего дурного, а тем более компрометирующего. Поэтому советую вам помолчать, товарищ Юмашев, ибо мы своими глазами видели, что произошло.

Старший сержант Степанов (входя в зал). Совершенно верно. Ничего я не говорил. Кто слышал?

Рядовой Аркадий Сычев. Итак, друзья. Я надеюсь, что это был первый и последний прискорбный эпизод. Рассадите их по разным столам. Наше фронтовое братство было, есть и будет незыблемым. За нашу встречу, дорогие друзья.

Краем глаза Аркадий Миронович видел, как в стеклянной двери появился Сергей Мартынов, торопливо двигаясь по проходу и причесывая на ходу волосы.

Рядовой Аркадий Сычев. Вот и капитан Мартынов прибыл к нам. Садись, Сергей Андреевич, твое место не занято. Тебе полагается штрафная.

Но Сергей Мартынов почти не реагировал на слова Сычева, хотя они помогли ему сориентироваться в обстановке. Вид у него был лихорадочный, глаза блестели. Он подошел к главному столу.

Капитан Сергей Мартынов (громко). Товарищ полковник, разрешите доложить. Я закончил.

— Что же ты закончил, Сергей Андреевич? — благодушно спросил полковник Шургин.

Сергей Мартынов тут же потерял интерес к Шургину и повернулся в сторону зала.

— Товарищи ветераны, я написал военную картину, в которой нарисовал вас всех. Прошу ко мне в мастерскую. Тут недалеко, двести метров, через дорогу, на берегу затона, — торопливо и сбивчиво говорил Сергей Мартынов. Картина на стене.

Подполковник Неделин сурово заметил со своего места, что нам еще второго блюда не подавали, а ведь за все заплачено, зачем же нам такой замечательный банкет ломать?

Тем временем Аркадий Миронович наполнил рюмку и протянул ее Мартынову. Тот, не глядя, принял рюмку через плечо и выпил, не поморщившись. Аркадий Миронович подал хлебную корочку, присыпанную солью. И корочка исчезла без промедления.

Аркадий Сычев тонко почувствовал, что с другом что-то происходит. Он подошел, положил руку на плечо, приговаривая:

— Конечно, мы пойдем, Сергей, это такая честь для всех. Вот закруглимся тут и сразу пойдем. Ты посиди пока, закуси.

Сергей Мартынов в самом деле послушно присел, протягивая руку за новой долей.

— Как же вы, товарищ капитан, нарисовали, например, меня, если мы с вами первый раз видимся? — спросил через стол Алексей Рожков.

— По памяти, — машинально отвечал Мартынов.

— Если по памяти, тогда понятно, — сказал Рожков, с опозданием сообразив, что и на фронте они не встречались лицом к лицу — как же по памяти? Но переспрашивать было бы глупо, и тогда Рожков спросил, что в голову пришло, лишь бы последнее слово за ним осталось. — А в какой вы технике работаете: масло или гуашь?

Сергей Мартынов ничего не ответил. Свесив голову на грудь, притулившись к столу, он беззвучно спал. Олег Поваренко печально играл «Амурские волны».

8

ВЕРНИСАЖ В ПОЛОВИНЕ ШЕСТОГО

Здесь следует рассказать, отчего произошла потасовка между Павлом Юмашевым и Григорием Степановым, так как потом не будет ни времени, ни места.

За столом они оказались рядом, спиной к залу. Степанов похвалялся своим садом, кроликами, нутриями. А потом и говорит, понизив при этом голос.

— Бункер сделал.

— Какой бункер? — не понял Павел Юмашев. — Немецкий? Зачем тебе?

— Скажешь тоже: немецкий. Бетонный бункер, современный — на глубине. С автономной системой водоснабжения.

Юмашев удивился еще более.

— Ты даешь, старик. Зачем тебе все это?

— Ты что, младенец? — горячо вышептывал Григорий Иванович. — Слышал, Аркадий Миронович говорил: два часа и нет цивилизации. Если термояд взойдет. Вот и говорю тебе: жаль будет. Такой бункер отгрохал.

— Кого жалеешь-то? Себя пожалей, — похоже, Павел Юмашев в самом деле не до конца понимал.

— Себя и жалею. Семь лет бункер строил, корпел, за материалы переплачивал. А ну как зря? Жаль будет, коль не пригодится.

Тут наш доблестный разведчик и летописец понял все окончательно, а поняв, без промедления бросился на Степанова. Они покатились по полу. Дальнейшее известно. Павел Юмашев, разумеется, стоял на своем: прибить его мало, куркуля несчастного, о ядерной войне мечтает. Григорий Степанов, разумеется, начисто все отрицал, никакого бункера у него нет, этот парень напился и начал его задирать, и потому все это есть клевета на советского человека.

Словом, дознание зашло в тупик — было или не было?