Горящая земля

Итак, сделка была заключена, и я поехал обратно к старой крепости на холме, думая, что у нас есть шанс. Всего лишь шанс. Потому что пчелы говорили.

* * *

В ту ночь и в последующие две я посылал людей вниз по длинному холму к новой крепости. Первые ночи я возглавлял их сам, покидая старую крепость после наступления темноты.

Люди несли паруса, разрезанные пополам, в каждую половину была вшита пара рангоутов – так что у нас получилось шесть широких веревочных лестниц. Когда мы ринемся в настоящую атаку, нам нужно будет войти в реку, развернуть эти шесть широких лестниц и положить их на дальний берег, а потом людям придется взобраться по веревочной сетке с настоящими деревянными лестницами в руках, которые предстоит прислонить к стене.

Но три ночи подряд мы просто имитировали атаки. Приближались ко рву, кричали, наши лучники – их у нас было чуть больше сотни – пускали стрелы в датчан. Те в ответ отстреливались и метали копья, втыкавшиеся в грязь. А еще они метали головешки, чтобы разогнать ночную тьму. Поняв, что мы не пытаемся перебраться через ров, датчане выкрикнули приказы прекратить метать копья.

Я выяснил, что на стенах полно людей. Хэстен оставил большой гарнизон, такой большой, что некоторые воины, вместо того чтобы оставаться в крепости, охраняли корабли на берегу Канинги.

На третью ночь я не спустился с холма. Предоставил Стеапе возглавлять ложную атаку, а сам наблюдал за ней с высоты стен крепости. Едва наступила темнота, мои люди доставили из Хочелейи повозку, в которой было восемь ульев. Бран сказал нам, что лучшее время, чтобы запечатать ульи, – сумерки, и тем вечером мы закрыли отверстия затычками из ила, смешанного с коровьим навозом. Теперь затычки медленно затвердевали.

Я приложил ухо к одному из ульев и ощутил странную гудящую вибрацию.

– Пчелы доживут до завтрашней ночи? – спросил меня Эдуард.

– Им и не нужно, – ответил я, – потому что мы атакуем на рассвете.

– Завтра! – воскликнул он, не в силах скрыть своего удивления.

Это порадовало меня. Совершая ложные вылазки в темное время, я хотел убедить датчан, что мы ринемся в настоящую атаку вскоре после наступления сумерек. Вместо этого я пойду на них утром, едва займется рассвет. Но я надеялся, что Скади и ее люди, так же как и Эдуард, убеждены, что я собираюсь напасть с наступлением ночи.

– Завтра утром, – подтвердил я, – и мы уходим сегодня ночью, в темноте.

– Ночью? – все еще удивленно переспросил Эдуард.

– Ночью.

Он перекрестился. Этельфлэд, которая, кроме Эдуарда и Стеапы, была единственной, кого я посвятил в свой план, подошла и взяла меня под руку. Эдуард, похоже, задрожал при виде нашей взаимной привязанности, но выдавил улыбку.

– Молись за меня, сестра, – попросил он.

– Я всегда это делаю, – ответила она.

Этельфлэд смотрела на него, не сводя глаз, и мгновение он тоже глядел на нее, потом перевел взгляд на меня. Эдуард начал что-то говорить, но его нервозность превратила его первое слово в нечленораздельный хрип.

Он попытался снова:

– Ты не дашь мне клятву верности, господин Утред?

– Нет, господин.

– Но моей сестре ты ее дал?

Этельфлэд крепче сжала мою руку.

– Я поклялся ей в верности, господин, – подтвердил я.

– Тогда мне не нужна твоя клятва, – с улыбкой сказал Эдуард.

То было весьма щедро с его стороны, и я поклонился в знак признательности:

– Тебе не нужна моя клятва, господин, но твоим людям нынче ночью понадобится твое одобрение. Поговори с ними. Вдохнови их.

* * *

Той ночью мало кто спал. У людей ушло немало времени, чтобы приготовиться к битве.

То было время страха, время, когда воображение рисует врага еще более грозным, чем он есть на самом деле.

Некоторые сбежали из крепости и укрылись в лесу, но таких оказалось очень мало. Остальные точили мечи и топоры. Я не позволил подкладывать сучья в костры, потому что не хотел, чтобы датчане увидели, что эта ночь не такая, как предыдущая, поэтому бо́льшая часть оружия точилась в темноте. Люди натягивали сапоги, кольчуги и шлемы. Они отпускали неудачные шутки. Некоторые просто сидели, понурив голову, но слушали, когда с ними говорил Эдуард.

Он переходил от одной группе к другой, и я вспомнил, насколько скучной была первая речь его отца перед великой победой при Этандуне. Эдуард справлялся не намного лучше, но его серьезность была убедительной, и люди одобряюще забормотали, когда он пообещал, что во время атаки пойдет впереди.

– Ты должен сделать так, чтобы он выжил, – сурово сказал мне отец Коэнвулф.

– Разве за это отвечает не твой Бог? – спросил я.

– Отец Эдуарда никогда не простит тебе, если его сын погибнет.

– У него есть еще один сын, – легкомысленно бросил я.

– Эдуард – хороший человек, – сердито проворчал Коэнвулф. – И он будет хорошим королем.