Горящие сады

— Так вот. Этот Виньяр, твой «бель ами», попал в Пакистан и оттуда вместе с тергруппой перешел афганскую границу в районе Кандагара. Сейчас находится среди мятежников и шлет оттуда репортажи. Очень злые, очень конкретные. Фотоснимки. Отряды мятежников на лошадях. Казнь активистов. Саботажи аграрной реформы. Признаться, отлично написаны. Очень действенны. Начались перепечатки. Ты слышишь? Так вот, очень нужно, чтоб ты нам прислал материал о земле, о хлебе, об аграрной реформе. О действиях афганских солдат, дающих отпор контрреволюции. Где же твои трактора? Дошли они, наконец?

— Дойдут, — сказал Волков, и что*то бесшумно над ним пролетело, словно накрыло на миг огромной косматой буркой, промерцав несчетным количеством глаз. Тихо. Пустынный номер. Умолкшая телефонная трубка. На стуле — цветной поясок.

В министерстве обороны Волкова принял начальник политуправления афганской армии. Седой, чернобровый, усыпанный красными нашивками генерал подошел к большой карте, указал на район Кандагара с зеленым языком виноградной долины — здесь особенно активны засевшие по кишлакам террористы. Ткнул пальцем в треугольник пустыни Регистан у пакистанской границы — здесь усиленная инфильтрация банд. Для борьбы с ними сформирован ударно-десантный полк, состоящий почти целиком из добровольцев. Командир полка полковник Азиз Мухаммад переведен из Кабула, офицер старой армии, а командиры батальонов — молодые офицеры нового революционного типа. На примере этого полка можно отчетливо видеть процессы, охватившие афганскую армию. Командир авиаотряда, сказал генерал, извещен, что полетит советский журналист.

В гулком ледяном коридоре министерства Волков не сразу узнал Саида Исмаила — в суконной военной форме, в бутсах, в ремнях. Только лицо его, горбоносое, с мягкими губами, было все то же, родное.

— Значит, вместе летим! — Саид Исмаил не удержался и легонько обнял Волкова. — Я должен брать в политуправлении плакаты, листовки. Завтра самолет. Опять с тобой вместе, Иван! Может, оттуда Герат доберусь. Оттуда легче летать. Да, Иван, помнишь старик, хазареец? Самый большой старик! Сегодня пришел райком, показал склад бомбы, гранаты. Дал план, повел. Наши пошли, много забрали, завод в бане. Победа! — И пошел, улыбаясь, и Волкову было ясно, что под победой он разумел не захват подпольного склада, а решение старика, принесшего план в райком.

Волков заехал в посольство сообщить атташе о своем отлете, потом в банк — разменять на афгани чек. Возвращаясь к машине, увидел Белоусова. Тот расхаживал у стоянки в узкополой кожаной шляпе, медленный, полный, и то, как он сутулился, как держал руки в карманах, кивал головой в такт шагам, вызвало в Волкове другой образ — молодого, тонкого Белоусова, циркульной своей походкой пересекающего трамвайные пути у Палихи, и от этого возникла боль за него и за себя, за исчезнувшее, невозвратимое время. Волков приблизился, готовый бегло ему поклониться, сесть и уехать.

— Иван, — окликнул Белоусов. — Ты не подвезешь меня в отель? А то, понимаешь, застрял. Нет машины. Все не туда, не туда… — В тоне его были неуверенность и смущение. Волков смутился ответно, отворил ему дверцу. Катил по Кабулу, чувствуя близкое молчаливое соседство, исходящее от Белоусова напряжение. С тех пор как резко говорили у Карнауховых и в ночь путча ехали спина к спине в БТР, виделись мельком, почти не кланялись. И вот теперь ехали по Кабулу, быстро высыхавшему после утреннего снега, в солнечном блеске. Мечеть на углу сверкнула голубым изразцом.

— Знаешь, Ваня, — сказал Белоусов, — я ведь ехал в Кабул, ожидал, что встречу тебя, искал этой встречи. Как*то нелепо вышло. Ей-богу, я не хотел. Как раз наоборот, о другом…

Волкову казалось теперь не случайным, задуманным, почти неизбежным это свидание с прежним другом: через ссоры, расхождения, распри, на краю земли, эта встреча своей неслучайностью связывала былое и будущее, говорила, что ничто не окончено, все еще длится, имеет впереди завершение.

— Слушай, — сказал Белоусов. — Давай зайдем в чайхану. Посидим…

Маленькая неопрятная харчевня, уставленная шаткими засаленными столиками с солонками, с красным перцем. Кто*то в углу, кутаясь в ветошь, согревается горячим чаем. Другой, одинокий, торопливо ест рис и жует лепешку. Третий за пустым столом, небритый, черноглазый, не видя, глядит в одну точку. Волков с Белоусовым сели в дальний угол. Заказали у хозяина несколько шампуров с мясом, горячие лепешки. Откупорили бутылку. Волков уселся так, чтобы дверь на улицу не ускользала от взгляда, чувствовал ее боковым зрением, как квадрат света, мгновенно оборачивался, если квадрат, заслоняемый фигурой, темнел. Белоусов сидел у стены, сняв шляпу, прижавшись к стене светлой, начинающей лысеть головой. Над ним в пыльной рамке висел засиженный мухами портрет мусульманского воина, в чалме, с шашкой наголо. Пили вино, ели горячее сладко-острое мясо. Смотрели один на другого близко и пристально, словно узнавая.