Горящие сосны

Это Прокопий подал мысль про крестьянскую сторожу. Нельзя без нее, и не потому, что в лесу прибавилось лихих людишек, раньше их было не меньше, другое обеспокоило, слух разнесся, что тайком засланные в верховья Светлой служки Гребешкова нашли золото, стало быть, жди сюда хозяина, решать будет, как похитрее добраться до нового месторождения; это и худо: ведь золото нашли всего в версте от Новосветлянска, и, коль скоро начнется тут добыча, то и пригонят сюда падкий на поживу люд и уж тогда не будет никому покоя. Что ж, и отсюда уезжать? Ну, нет, шалишь! Хватит, набегались! Тогда-то и родилась мысль о крестьянской стороже. Парни в ней подобрались не робкого десятка, на своей шкуре испытали, что значит быть подневольну, не смея поднять глаз на свору шпаны при пистолетах и финках, ни в Бога, ни в черта не верующую. Натерпелись еще в ту пору, когда жили в Светлой. Потому и оскудели на добрые чувства, только возле церковки и оттаяли, и потекла жизнь, пускай и хлопотная, зато понятная молодому сердцу. Чуть ли не в каждом доме отыскалась берданка, а то и карабин, чаще короткоствольный, в давние леты отнятый у сынов страны Восходящего Солнца. Интересно, что и Марья Потехина, и на новом месте успевшая порадовать принесенными в подоле двойняшками, запросилась в сторожу. Ей говорят: «Твое ли дело, по лесам бегать? Ты лучше детей рожай». А она в ответ: «Я разве отказываюсь? Но посудите сами, молодняк уйдет в сторожу, с кем мне прикажете детишек строгать?» О, Марья, душа добрая, едва отговорили ее от неверного шага, обещая не забывать, наведываться. Впрочем, и в прежние леты не забывали про нее и люди постарше. Вон какую избу ей отгрохали! Да и так, по мелочи, то дров привезут Марье из лесу и сладят на подворье поленницу, то сенца помогут накосить и сметают зародик-другой. А почему бы и нет? Своя баба, хоть и с повернутой судьбой, ласковая, мухи не обидит. Нет, конечно, раньше ей доставалось от посельчанок за чудо-характер, не способный отказать и самому завалящему мужичонке, но со временем все пообвыклись, стерпелись, и уж никто про нее не скажет худого слова.

В прошлую седьмицу в верховьях Светлой замечены были чужие люди, и не с голыми руками, с разной железной рухлядью, про меж нее мужичий глаз углядел маленькие, по всему, не русские, драги. Долго не могли понять, как их сюда завезли? По реке за это время и лодчонка не проскальзывала. Впрочем, кое-кто слышал посреди ночи, обильно смоченной дождем, какой-то гул, рвущий низкое небо. Должно быть, приземлялись вертолеты.

Ну и поломали мужики головы на сходе! Был там и Митя-богомаз, правда, без отца Василия, а раньше все на пару хаживали, как бы связанные одной веревочкой: приболел батюшка, уж и с кровати не подымается, лежмя лежит и в потолок смотрит грустными глазами.

Спрашивали мужики у Мити-богомаза строго:

— Как теперь быть?

Митя не знал, что ответить. Он как бы подостыл в своем интересе к жизни, хотя это, наверное, не совсем так. Слава Богу, и Анюта, любезная женушка, проживала во здравии, не растратила сердечной доброты, и дочь росла, как приречная трава, легко и весело: абы солнце светило. Просто Митя стал мягче и в людях хотел бы видеть лишь поспешающее от Господней воли. И, надо сказать, это удавалось, иначе на душе не поселилось бы сладостное приятие земного мира, хотя и пребывающего во грехе, терзающем слабое сердце.

Изрек Митя-богомаз:

— Должно нам поступить так, как подскажет совесть.

Задумались мужики.

— Значит, надо засылать сторожу, — сказал староста. — Пущай хитро да с умом прощупают нечестивцев, не входя с ними в соприкосновение.

Никто не возразил, хотя на сердце у мужиков заныло. Так и сделали. А немного раньше вперед протолкалась бабка-повитуха, маленькая, сутуловатенькая, шустроногая, крикнула на удивление звонким голосом:

— Я согласна! Стойте, сыны, за отчую землю, как ваши деды под Москвой стояли! И будет вам за то уважение от крестьянского люда! — И тут же назад подалась, хваткая на всякое заделье; нынче она уже не скитается по чужим домам, у нее свой угол, там и принимает имеющих нужду в ней и лечит, как может; кое-кто в оселье стал называть ее фельдшером. То и ладно. От добра к добру тянется ниточка, иной раз и слабенькая, да попробуй оборви ее!

Затемно парни вышли из поселья, ведомые Тимохой Старцевым, широкогрудым мужиком, с узкими, острыми глазами; долго продирались сквозь колючие ветви боярышника, бредя чернотропьем, а нередко и по каменистому берегу. Река посверкивала тускло, поигривала слепой волной. Но вот увидели костры, а возле них людей в пятнистых куртках, чуть замедлили шаг и пошли дальше, сжимая в руках берданы и карабины. И тут услышали хрипатое, замешанное на удивлении и страхе:

— Кто такие? За каким лешим?!..

Тимоха обернулся на голос:

— Мы-то свои, а вы кто такие? Чего приперлись сюда?

Луна выкатилась из-за гольца, потеснила тьму, зацепилась белыми лучиками за ружейные стволы, и сказал укрытый за деревьями с еще пущим удивлением:

— О, да вы еще и с винтами?!